Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
Евстафий Дашкович, как только хан Мухаммед-Гирей получил согласие города на переговоры, вновь к нему со своим советом:
– Повели полусотне казаков сопровождать твое, светлый хан посольство. Своих гвардейцев еще добавь. Только ворота откроются, мы воротников побьем и – пусть мои казаки мчатся в город. Они в седлах станут ожидать сигнала.
– Пусть будет так, – подумав немного, ответил Мухаммед-Гирей. – Только непокорного воеводу не тронь. Живого нам его доставишь. Не хотел миром, на аркане притащат. Мы с ним сами поговорим.
Злорадная усмешка долго не сползала с лица хана. Он уже придумал казнь, какую свершит над высокомерным.
Увы, и этот план атамана Дашковича не удался. Представители города, выполняя наказ окольничего, не согласились открывать ворот, пока все ратники, сопровождавшие ханское посольство, не удалятся на полверсты от стены. А если ханские послы опасаются входить в город без охраны, горожане сами готовы выйти к ним. Тоже без охраны и без оружия.
Как ни метал громы и молнии Мухаммед-Гирей, как ни досадовал Дашкович, им ничего не оставалось делать, как принять условия упрямцев. Переговоры, как и следовало ожидать, окончились ничем. Высокомерно один из мурз прочитал цареву грамоту и потребовал, чтобы немедленно отворили бы ворота, не гневили бы властелина своего, светлого хана Мухаммед-Гирея; сословная делегация города покорно, как могло показаться, выслушала мурзу, иные даже кивали в знак согласия, но ответили так, как повелел окольничий.
– Мы люди подневольные. Как Иван Хабар скажет, так и поступим. Хотите здесь ждите его слова, хотите в иное какое время вновь впустим сюда.
Наседал мурза, серчая и горячась, требуя немедленного исполнения ханской воли, только горожане с прекрасно наигранной покорностью твердили одно и то же:
– Мы люди подневольные. Под царем ходим, а окольничий – око его здесь…
Взбешенный мурза пригрозил немедленным штурмом, но и этим не сломил покорное упрямство, и, в конце концов, прошипел злобно:
– Зовите своего Хабара! Мы будем здесь ждать его!
Не вдруг появился окольничий на площади у главных ворот, где шли переговоры. Добрый час испытывал он терпение ханских послов. И не каприза какого ради, а чтоб они в злобстве своем совсем потеряли разум. Появился в парадных доспехах, но без оружия. Сопровождала его целая дюжина ратников.
– Это – бесчестно! – воскликнул мурза. – Мы не взяли ни казаков, ни гвардейцев, отчего ты с охраной?!
Хабар-Симский махнул рукой ратникам, и те, моментально повернув коней, покинули площадь.
– Угодить гостю, хотя и незваному, для хозяина честь и радость. – И почти без паузы, опережая мурзу, заговорил окольничий о главном: – Мне поведали, будто шертная грамота царя нашего Василия Ивановича у тебя, почтенный мурза. Иль это такая бумажка, что любому мурзе можно ее с собой таскать?
– Вот она! – воскликнул гневно мурза и помахал свитком. – На ней печать вашего князя!
– Эдак, не показавши, любую бумажку можно выдать за грамоту. Можно, гляну?
– Покажи! – приказал мурза толмачу, передавая ему грамоту. – Пусть сомневающийся убедится.
Хабар-Симский доволен, что завел посла ханского. Взял цареву грамоту и растерялся. И в самом деле – шертная. Все возвращается ко временам батыевым. Выходит, волен хан и казнить и миловать. Но он-то не помилует. «Лучше в бою погибнуть, чем в бесчестии!» – решил он и сказал, будто сомневаясь:
– Писарь мой хорошо знает руку царева писаря, пошлю грамоту эту ему, пусть скажет, истинно ли царева она, либо подделана. Завтра в полдень дам ответ.
– Хан велит немедленно открыть ворота!
– Потерпите чуток. Завтра в полдень я скажу свое слово.
Будто кочергой в углях поковырялся окольничий либо палкой волков подразнил до предела. Орал взбешенный мурза, да толку от того чуть. Окольничий смиренно ответствовал ему, что, не проверив де истинность царевой грамоты, не может он ей подчиниться. Ничего не оставалось делать послам – покинули город, оставив в нем шертную грамоту. И только затворились за ними ворота, тут же разгорелся спор среди представителей сословий, но не по поводу того, выполнять ханские требования или нет (теперь уже всем было ясно, что если впустят татар, не жить городу), спор пошел о том, возвращать цареву грамоту ханским послам, либо нет. Большинство советовало вернуть от греха подальше, ибо боялись возможного царского гнева, что тоже далеко не мед, а так можно прикинуться, будто не поверили в подлинность грамоты. Идея эта понравилась Ивану Хабару-Симскому, только он повернул ее на свой лад.
– Кончаем базар. Грамоты я не верну. А в том, что она не государем писана, я убедился. Подложная она.
Сам-то он уверился, и по печати, и по руке царского писаря, что она настоящая. И еще в одном был уверен: штурма городу не избежать. Поставил точку разноголосому спору:
– Сейчас же станем готовиться к защите стен. Порох и ядра поднесем к пушкам, смолы как можно больше, только костры для нее разведем, как послов татарских завтра спровадим за ворота. Стрельцов и лучников тоже после этого на стены поставим. Пока же виду не подадим, будто штурм не сложа руки ожидаем. Так поведем, будто ни о каком штурме вовсе не размышляем. И еще… Главное. Без моего разрешения никого из города не выпускать. Никого! Кто нарушит это мое повеление, прикажу живота лишить! Впускать тоже по моему повелению! Через стены тоже чтоб даже мышь не проскользнула!
Осторожность не зряшная: вдруг среди вот этих, кто собрался решать судьбу города, окажется изменник, который поживы ради выдаст хану и намерения самого окольничего, и план подготовки к штурму. А такое ой как нежелательно! Особенно решение не возвращать грамоту.
И все же ворота ночью отворились, чтобы впустить настойчиво требующего представить его пред очи главного воеводы города. Окольничий, кому о том сообщили, велел без промедления доставить домогавшегося к нему в палаты, завязав прежде глаза.
Разговор был короткий. Перебежчик, из ногаев, не назвал имени пославшего его, сказал лишь, что верить тому, кто послал, можно и нужно, ибо он когда-то служил у князя Воротынского стремянным, а теперь нойон тумена.
– Велел передать, будто Мухаммед-Гирей подарил город казакам атамана Дашковича. На разграбление отдал. И еще сказал мой господин: крымский хан долго стоять под городом не станет, скоро убежит в свой улус оборонять его от астраханской орды. Все. Мне нужно сейчас же возвращаться.
Окольничий кивнул согласно. Сказал даже:
– С Богом.
Глаза все же посланцу неведомого добродетеля завязали.
Воротникам окольничий строго-настрого наказал помалкивать о ночном госте, сам решил тоже никому ни слова. Даже самым ближним боярам. Для чего лишние пересуды? А для себя, не сомкнув до самого утра глаз, определил линию поведения: поиграть с татарами в кошки-мышки.
