Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
В самый раз прискакал гонец к князю, и тут же посольство позвали к хану. Шел князь Воротынский со товарищи в шатер Мухаммед-Гирея, не ведая, с миром ли будет отпущен, посечен ли татарвой. Не осмелился глава посольства сломать цареву печать, несмотря на то, что сделать это хотелось и ему, и всем остальным.
Дьяк Посольского приказа даже предложил:
– Дозволь, князь, распечатать? Прочтем, все сделаю по-прежнему. Комар носа не подточит…
– Нет! Не вольны мы охальничать!
Поклонившись поясно крымскому хану, подал князь Воротынский грамоту цареву и замер ожидаючи. Чем дело кончится?!
– Читай, – бросил Мухаммед-Гирей толмачу, и тот затараторил сразу по-татарски, и начала сползать маска непроницаемости с лица крымского хана, не в состоянии был он скрыть гордое довольство: сбылась его мечта, Россия признала себя данницей. «Астраханских князей поставлю теперь на колени. Ногаев покорю! Не союзниками они моими станут, а подданными! Что тогда для меня турецкий султан?! Он станет моим младшим братом!»
У послов отлегло от сердца. Мир, стало быть, воцарится, сами они живыми-здоровыми воротятся, а разор, татарами учиненный, устранится с Божьей помощью.
Толмач закончил тараторить, Мухаммед-Гирей, помолчав малость, заговорил властно:
– Передай, князь, князю Василию, что мы уходим. В Рязань. Там будем стоять. Не долго. Кто хочет выкупить из плена своих родичей, пусть поспешат.
Мухаммед-Гирей ликовал. Да и могло ли быть иначе? Он добился всего, чего хотел добиться: Казань его, Россия унижена, признавшая себя его, крымского хана, данницей. Полон взят несколько сот тысяч, а это – горы золота, вырученные от продажи гяуров в рабство; десятки караванов, навьюченных мехами, дорогими одеждами, золотом и серебром потянутся теперь без всякого препятствия в его улус, воины его заживут богато и поддержат своего удачливого хана во всех его начинаниях. Тумены с охотой пойдут на Астрахань, встанут против ногаев, если те не признают его, ханской, над ними власти. Сегодня ногаи – союзники, и это хорошо, но лучше, если они станут частью его улуса. «Так будет! Мы добьемся этого!» В общем, у крымского хана гордыня отодвинула на задний план здравый смысл.
Послов Мухаммед-Гирей отпустил милостиво, выделив для их охраны своих гвардейцев, а сам тут же велел свертывать шатры.
Без опаски уходили захватчики и уводили великий полон, который в несколько раз превышал число туменов крымских, хотя тысячи несчастных еще прежде были отправлены в степь к промежуточным татарским базам. Отпустил Мухаммед-Гирей и брата. Тот тоже уползал, еще более обремененный полоном и награбленным. У того не было перевалочных баз с караванами для добычи, потому как готовил Сагиб-Гирей казанское войско к походу спешно, собрать караваны для добычи не успел – увозили казанцы награбленное на русских бричках, за которыми брели связанные русскими же веревками те несчастные, кто не успел укрыться от налетчиков в лесных чащобах и кому теперь всю жизнь тянуть рабскую лямку и упокоить душу свою не среди христиан-братьев, а у басурман-нехристей.
Они проклинали себя за нерасторопность и благодушие, и воевод царевых, так опростоволосившихся, не заступивших пути ворогам. Подать собирать – любо-дорого, а рать блюсти, тут нерадивцев хоть отбавляй.
И верно судили пахари да ремесленники: по нерадивости и верхоглядству воевод, да из-за ошибок самого государя уходили ханы-братья по своим улусам, весьма довольные содеянным. Столь же благодарны были Аллаху эмиры, беки, мурзы, огланы и даже простые воины, только Евстафий Дашкович не разделял общей радости: основная часть его казаков простояла в осаде Одоева, Белева, Воротынска и не смогла основательно поживиться. Пустяшным окажется куш каждому казаку после раздела. Стоило ли ради этого идти в поход против своих же единоверцев?! Конечно же, нет. Думал атаман казачий, как бы исправить положение, и видел единственный выход – разграбить Рязань. С ханом разговор повел не напрямую, в обход:
– Повели, светлый хан, снять осаду с городов верхнеокских. Пусть мои казаки тоже к Рязани коней направят.
Мухаммед-Гирей тут же раскусил хитрость атамана. Ухмыльнувшись, согласился:
– Посылай гонцов. – И добавил: – Когда мы уведем свои тумены в улус наш, останешься с казаками в Рязани. На несколько дней.
Воспрял духом Дашкович, тут же гонцов отрядил, повелев им поспешать.
– И чтоб не волокитили бы, а прытко ко мне шли. Рязань нам хан крымский на несколько дней подарил. Уразумели?
– Еще бы.
– Ну, тогда – с Богом.
«Теперь будет с чем на острова за порогами возвращаться. Рязань – богатый город. Храмов одних не счесть. Иконостасы одни чего стоят! – размышлял Дашкович, вернувшийся на свое место в ханской свите. – Понимает хан, что за так казаки ему служить не станут». Увы, радость та оказалась преждевременной. Рязань не отворила ворот.
Мухаммед-Гирей в гневе: князь Василий признал себя данником, а улусник его не подчиняется!
– Мы сотрем с лица земли непокорных! – зло шипел хан крымский. – Возьмем город штурмом!
– Позволь, светлый хан, дать тебе совет, – осмелился вставить слово Дашкович. – Воевода рязанский не верит, что князь Василий дал тебе, хан, шертную грамоту, признав себя твоим данником. Пошли на переговоры с воеводой своих вельмож, пусть покажут ему грамоту Васильеву.
– Разумны твои слова. Так и поступим мы.
Он действительно повелел готовить посольство для переговоров, а воротникам немедля сообщить, чтобы передали те воеводе и знатным людям города, что будет прочитана им шертная грамота князя Василия. Пусть поспешат с ответом, не гневают своего повелителя, коим является для них хан крымский.
Известие это удивило воеводу, окольничего Ивана Хабара-Симского, ближних советников его и приглашенные на совет по такому случаю купеческие и ремесленные верхи. Мнения, как часто это бывает в момент опасности, разделились круто. Причем большинство стояло за то, что если про грамоту цареву басурмане не придумали коварства ради, придется открыть ворота и впустить нечестивых захватчиков, встретив их хлебом-солью. Спору положил конец Иван Хабар.
– Кто готов лизать сапоги татарские, вольно им покинуть город, а я ворот не отворю. Как не открыл в свое время родитель мой, Василий Образец, ворот Нижнего Новгорода и спас тем самым Нижний от разорения!
– Иль ты супротив царевой воли хочешь идти?! – с явным недовольством пошли в атаку сторонники покорности. – Сам государь если признал себя данником, то мы-то чего? На кого замахиваемся?!
– Бог рассудит нас. Опалу государя моего, если не по его воле что свершу, приму с покорностью. Только, как я разумею, поступаю я разумно. И еще… На первую встречу я не пойду. Вы вот так, всем миром, ступайте. Послушайте, что басурманы скажут, ответа никакого не давая. Скажите, сообщим, дескать, окольничему, за ним последнее слово. Вот и получится – за все я один в ответе останусь. На том и порешим. Сообщите ханским посланникам, что готовы де на переговоры.
