Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
Час уже миновал, а ворота не отворяются: запретил окольничий горожанам выходить на торжище, и воротники блюдут приказ воеводский неукоснительно, охолаживая настырных:
– Поговори мне! Иль татарве в пособники метишь?!
После такого обвинения кому захочется лезть на рожон?
Продавцы уже начали приглашать горожан, коверкая русские слова. Все громче и громче их крики:
– Выходит! Задарма купишь!
– Жадна душа все найдет!
Вскорости начался разворот как по написанному. Вельможа какой-то подъехал от стана. С охраной. Не так уж и малой. Притихло торжище, низкими поклонами встречая знатного ханского слугу, но вскоре окружили его татары и начали что-то доказывать, жестикулируя руками.
Прислушались те воротники, что на колокольне дозорили, улавливать начали, о чем нойона просят рядовые воины: требуют, значит, чтобы горожане слово держали и на торг выходили, а еще просят, чтобы сбежавших полонянников вернул город, либо выкуп дал. Неужели, доказывают, обуздать непокорных нельзя.
Срочно к окольничему послали известие, и тот не заставил себя ждать. Вместе с князем Оболенским поднялся на колокольню, встал, чтобы не выпяливаться, но видеть и слышать все. Татарский он знал хорошо, поэтому в толмаче не нуждался. Сразу ему стал ясен коварный замысел басурман: сейчас потребуют слово держать в отношении торговли и возврата сбежавших пленников, а когда ворота откроются хотя бы даже для переговоров, татарва тут же повалит в них. «Не устоять!»
Нойон поднял руку, потребовав:
– Пропустите!
Жалобщики расступились, и нойон, подъехав почти к самым воротам, крикнул:
– Именем хана впустите меня! Я хочу поговорить с вашим воеводой!
Верные его нукеры сгрудились за ним полукольцом. Вид у них воинственный, лица пылают гневом. Чуть поодаль, тоже в полукольце, стояли жалобщики, и полукольцо это множилось быстро: к нему липли и торговцы награбленным, и те, кто выставил на продажу несчастных пленников.
Окольничий Хабар-Симский крикнул с колокольни:
– Я слушаю тебя, знатный воин. Можешь говорить.
– Именем хана требую открыть ворота! Мы разыщем беглецов и покинем город с миром.
– Мы сами найдем тех, кто сбежал, и завтра передадим вам. Князя Оболенского я выкуплю сам. Условие такое: только послы подойдут к воротам. Пешие. Как и на прежних переговорах. Близко – никого.
– Открывай сейчас! Ты обманешь, как с шертной грамотой как с согласием на торговлю. Я требую именем хана: открывай!
Последние слова нойона заглушил залп затинных пушек, дроб скосила десятки и нукеров, и жалобщиков, начал сползать с коня и нойон – самый здоровенный нукер подхватил его и, прижав к себе, пустился вскачь к стану. Понеслись за ним и остальные нукеры, топча своих же соплеменников, тоже в панике отхлынувших от городской стены.
«Кто повелел?! – возмутился окольничий. – Теперь штурма не избежать!»
Ратники и добровольцы начали, по приказу Хабара-Симского, изготавливаться к битве на стенах, костровые зажгли дрова под котлами со смолой и водой, но время шло, а устрашающее «Ур-ра-а-а-агш!» не взметало татарские тумены, не гнали нехристи и пленников, чтобы те первыми лезли на стены. Закипела вода в котлах, вспучиваться начала и смола, а в татарском стане тишина. Странно. Очень странно.
А тем временем изготовили свои тумены к штурму темники, каждый получил уже свой отрезок стены, ждали только последнего слова Мухаммед-Гирея, у входа в шатер которого едва держался на ногах раненый нойон, надеясь быть впущенным в ханские покои. Только отчего-то не впускал к себе хан истекающего кровью военачальника, он беседовал с лазутчиком из Астрахани. И чем больше узнавал подробности подготовки астраханцев к походу на Крым, тем более убеждался, что нужно спешно возвращаться в свой улус, чтобы не потерять все. Отпустив, наконец, лазутчика, Мухаммед-Гирей велел впустить раненого нойона и собрать всех нойонов и темников, всех советников для важного, как он сказал, разговора. Выслушав раненого, совершенно уже обессилевшего, хан повелел унести его и передать в руки лекарей, затем заговорил злобно:
– Кровь погибших от коварства рязанцев не может быть отмщена сегодня. Мы вернемся сюда и сравняем город с землей, а сейчас нам нужно спешить на защиту своих улусов. Астраханцы уже наметили день начала похода. Они, поганые себялюбцы, не думают о могуществе Орды, к которой мы хотим ее привести. Они не хотят нашего величия, но роют могилу себе! Себе и всей Орде! Она может противостоять своим врагам только в единстве! – Он сделал паузу и продолжал: – Сейчас же пусть трогаются караваны с добычей и пленными. Каждая сотня, каждый тумен для их сопровождения выделяет третью часть. С оставшимися мы постоим до ночи. Потребуем, чтобы город вернул пленных и выдал тех, кто стрелял по нашим воинам!
Знать бы городу слова ханские, вел бы он себя иначе, а то напружинился, ожидая штурма с минуты на минуту. Хабар-Симский и Оболенский колокольни надвратной церкви не покидали. Выяснить, кто самовольно осыпал дробом татар, послали младшего воеводу. Не долго тот отсутствовал. Вернулся вскоре с пушкарским головой Иорданом-немчином. Тот и не собирался скрывать, что на свой страх и риск повелел дать залп.
– Слишком обнаглели, – спокойно возразил на упрек Хабара-Симского Иордан. – Стену облепили уже. У ворот толпа вон какая собралась. Чуть бы оплошали воротники, городу бы не жить.
– По большому счету ты прав. Только зачем без спросу? За это, ты знаешь, тебя наказывать нужно.
– Приму с покорностью. Ради спасения города. Горожане мне деньги платят не за то, чтобы я рот открытым держал. Я – наемник. Я должен честно отрабатывать свой хлеб.
– Резонно. Иди пока к своим пушкарям, готовься отбивать штурм. А как поступить с тобой, решим на совете воевод и бояр.
Тревожно тянется время. Князь Федор Оболенский сетует уже:
– Ни штурма, ни послов на переговоры. Что задумали вороги?!
– Да, знать бы, – соглашается Хабар-Симский и вздыхает.
Ему особенно тягостно. Он пошел поперек шертной грамоты царя Василия Ивановича, и исход его упрямства для него непредсказуем. Жизни может стоить его самовольство. Сам только что сказал пушкарю-немчину о неотвратимости наказания за самовольство. Вот, наконец, на поле перед городом появились всадники. Всего-навсего – десяток. По сбруе конской, по одежде – знать татарская. Значит, переговоры.
– Выходит, не ладится у них дело со штурмом, – обрадованно прокомментировал князь Оболенский.
– Пожалуй. Что ж, побеседуем.
Он не стал спускаться с колокольни. Оттуда спросил послов, с чем пожаловали. Ответ ожидаемый: вернуть сбежавших пленников и, кроме того, выдать всех, кто стрелял из пушек по безоружным торговцам. Иначе – штурм. Город будет сравнен с землей. Ни один человек не останется жив.
