Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
Стрельцы и казаки молча поклонились походному атаману и разошлись, в утреннем тумане затрещали невысокие костры. Готовился немудреный походный завтрак…
3
Синбирский воевода князь Иван Богданович шел от своей опочивальни в рабочий кабинет длинным темным переходом, хмурил лоб в тяжком раздумье. Худо, весьма худо вышло у белоярского стрелецкого головы Афоньки Козинского в Надеином Усолье – спустил важного воровского атаманишку Ромашку с казачишками! Наказать бы нерадивого, да тот Афонька в своей отписке вона как хитро извернулся! Дескать, он счастливо обложил воровское становище и к селу подошел впритык беспомешно, да воров там оказалось не меньше числом, ежели не больше! Вот и недостало у Афоньки ратной силушки удержать всех казаков в горсти, многие разбежались по лесам и буеракам, в чащобах укрылись. А съестного припаса у него с собой не было, чтобы надолго задержаться в Усолье и ловить тех воров неделю или даже месяц! Кого живу взяли, того от Белого Яру к Синбирску в стругах привезли повязанными. Да еще какую-то девку притащили.
«Бараны! Остолопы! – ругал про себя стрелецких командиров князь Иван Богданович. – Уверовали в сказку, будто сыскалась какая-то княжеская дочь в воровском скопище! Княжьи дочери по теремам сидят, с золотых блюд пряники кушают, да редкостным на Руси китайским черным напитком запивают, который не так давно привезен был из Китая впервые в подарок царю Алексею Михайловичу. А эта самозванка по лесам носилась, подобно кикиморе одноглазой! В радость будет мне потешиться смехом над этим лихом из-под коренья!»
Иван Богданович ногой пихнул плотно закрытую дверь, вошел в рабочий кабинет, принюхался – в открытое окно со стороны порушенного и полусгоревшего острога тянуло дымом – так долго тлеют обвалившиеся срубы.
– Хорошего бы теперь дождичка, так все притушило бы водицей, – пробормотал воевода, хлопнул створками окна, из которого за частоколом острога видны были кучки понурых синбирян. – Ишь, изменили великому государю, переметнулись к набеглому атаману, а теперь бродят по пепелищам, подобно бездомным собакам! Ништо-о, в науку вам всем пойдут эти мучения! Лютая зимушка уже не за горами, того и гляди, первый снежок упадет на голое темя! Не каждому под силу в малый срок срубить себе новый домишко! Утеснитесь по родственникам кучками, как тараканы запечные!
Прерывая княжьи злые рассуждения, всунулась в дверь кудлатая голова дьяка Лариона, лицо светилось блаженной улыбкой. Дьяк, скаля зубы, с каким-то ехидством спросил:
– Так прикажете звать, князь воевода Иван Богданович?
Князь не сразу уразумел, кого именно он приказывал к себе звать: сотников, бывших под Надеином Усольем, или еще кого-то?
– О ком речь, Ларька? Кого именно привел под мой порог? – воевода сел в просторное кресло, огладил зеленое сукно на столешнице, вопрошающе поднял тяжелый взгляд на стоящего у двери дьяка.
– Да я о той девице, шемаханской царице, которая в лесу словлена, батюшка князь Иван Богданович.
– А-а, – князь Иван Богданович усмехнулся, огладил бороду, сделал несколько взмахов широкой кистью руки, как бы подзывая гостью к себе поближе. – Приведи, Ларька, приведи! Чему ты-то радуешься, дьяк? Кабы это твою дочку из басурманского полона вызволили, тогда сиял бы от счастья! Словили лесную шишигу, да и носитесь с ней, словно дурень со ступой!.. Если эта клятая девка и слышала что-то краем уха о многочисленной родне князей Мышецких, а может, у кого и служила, так своего мужицкого рыла ей ни под какими румянами не спрятать! Порода, Ларька, она и в грязи порода! Золото не испачкать никакой навозной жижей!
Дьяк загадочно хмыкнул, тут же исчез за дверью, оставив ее полуоткрытой, а через малое время тяжелые шаги дьяка Лариона послышались в переходе сызнова, но теперь одновременно с его топотом чуткое ухо князя Милославского еле уловило легкое и дробное постукивание мягких сапожек.
Впереди дьяка Лариона в кабинет вошла в изящном казацком наряде стройная девица, смугловатая лицом, с чуть насмешливой улыбкой на полных ярких губах и – это поразило князя Ивана Богдановича больше всего! – без страха и смущения во взоре! Более того – это «лихо одноглазое» глянуло на воеводу так знакомо, словно они распрощались не позднее чем вчера после обильного застолья!
– Здравствуй, князь Иван Богданович! – громко, но приветливо проговорила гостья, лишь слегка, как равному по положению, кивнула головой! И голос, тон, которым были произнесены эти слова, показались князю Милославскому такими знакомыми, хотя и давно слышными, с мягким южным оттенком. – Не чаял свидеть меня в Синбирске, в глуши, не так ли? И я не знала до поры, что государь доверил тебе службу в таком важном месте, воеводой на Волге!
Нешто позволила бы себе «клятая девка» так тонко уязвить близкого родственника царского тестя Ильи Даниловича Милославского, как это сделала княжна Лукерья Мышецкая!
«Теперь и я узнал тебя, дочь княжеская! – мысленно ахнул пораженный случившимся князь Иван Богданович. – Десять лет, поди, минуло, как был я у князя Данилы Мышецкого проездом через Вильно, когда по указу государя Алексея Михайловича узнавал нужды ратных людишек в государевом войске! Те же дерзкие, продолговатые серо-синие глаза, та же улыбка уголками рта. И только фигура не худого подростка, а вполне оформившейся девицы!»
– Силы небесные! Да может ли такое быть? – князь Иван Богданович был так потрясен, что не мог скрыть своего удивления и некоторого разочарования – надеялся посмеяться над самозванкой, а теперь поспешил вылезть из-за стола встретить гостью посреди кабинета. – Боже мой! Дочь князя Данилы – в таком обличии?! Что с тобой приключилось, княжна? Можно подумать, скоморохи тебя выкрали из родительского дома и заставили заодно с ними на базарах скоморошничать! Садись сюда, на мягкий стул, и я рядом.
Дьяк Ларион у двери так и застыл с полуоткрытым ртом, потом вздрогнул, когда гостья повелительным тоном, даже не удосужившись спросить на то разрешения у хозяина, гордо приказала:
– Дьяк, повели сыскать приличную одежду и обувь! Негоже мне и далее носить сей постыдный наряд!
Дьяк Ларион перевел взгляд на князя Милославского, и тот, потешаясь над растерянным видом Лариона, добавил от себя:
– Пошарь, Ларька, в сундуках моего
