Андрей Степаненко - Великий мертвый
Он повернулся к нотариусу.
— Верно, Годой?
Тот кивнул.
— Однако вы не только пришли с оружием, — возвысил голос Кортес, — но и замыслили предательское нападение на посольство дружественной Чолуле страны. Свидетели у меня уже есть.
Вожди заволновались, их явно обеспокоила наглость, с какой их обвинял повелитель «мертвецов».
— Теперь, по кастильским законам все вы, как преступники и убийцы, подлежите смерти.
Кто-то рассмеялся, его неожиданно поддержали, и постепенно весь обнесенный высоченными стенами двор наполнился громовым хохотом. Уже то, что им угрожает один-единственный человек, да еще попавший в такую западню, было немыслимо смешно.
И тогда Кортес жестом отправил переводчиков и нотариуса в укрытие, подал знак откинуть от стены здания гостиницы тростниковые маты и прямо на коне въехал обратно в гостиницу. Индейцы загомонили, потом загудели, все громче и громче, потянулись к спрятанному на теле оружию… но было уже поздно. Из пробитых в стене гостиницы больших круглых отверстий показались жерла орудий, и уже в следующий миг они ухнули и наполнили двор огнем и смертью.
— Теперь главное, чтобы Тлашкала не подвела! — прикрывая уши ладонями, крикнул Кортес капитанам, и те рассмеялись.
А спустя четверть часа, когда солдатам оставалось лишь добить оставшихся агонизирующих «носильщиков», Кортес пригласил пройти во двор капитанов и четырех взятых в плен и еще вчера во всем признавшихся, еле ковыляющих на обожженных ступнях вождей и обвел кровавое, шевелящееся месиво рукой.
— Вот видите, как все просто… Если все по закону делать.
Пристыженные капитаны молчали.
* * *Тлашкала вошла в город со всех сторон. Счастливые от возможности наконец-то свести счеты с предательски вступившим когда-то в Союз Мотекусомы соседом они резали и резали, оставляя, однако, почетных воинов живыми — для принесения в жертву. А когда мужчин почти не стало, на улицы вышли все, кто хотел.
Хуан Каталонец оставил часть добровольцев заготавливать «масло» — прямо в гостинице, а сам рыскал по городу в поисках особых снадобий, размещенных лишь в особых, нужным образом помеченных родинками телах.
Известный неукротимой страстью к мальчикам бывший матрос Трухильо бродил из дома в дом с томными, полными вожделения глазами и время от времени отыскивал воистину бесценную красоту.
Ну, а свободные от караулов солдаты развлекали себя как могли. Нет, поначалу, обшарив на удивление бедный золотом город, они принялись вылавливать и клеймить женщин и подростков. Но затем Кортес объявил, что отсюда рабов отправлять не станет, и мигом ставший бесполезным товар принялись топить в городском пруду.
Они привязывали им к ногам тыквы, и выросшие в горах не умеющие плавать дикарки потешно подвывали, пытаясь изогнуться и забраться-таки на тыкву, а едва тыква уходила в воду, орали и панически пускали пузыри. А потом кто-то придумал связывать спинами родственников, и уж тогда гогот стоял такой, что, казалось, что кто-нибудь точно надорвет живот. Ибо едва мать начинала цепляться за жизнь, она невольно принималась топить своего сына. И наоборот.
И только штатные псари, да помешанные на оружии старые вояки на подобные глупости не отвлекались. Псари пользовались удобным случаем, чтобы еще и еще раз поддержать в собаках интерес к индейскому мясу, а вояки, как всегда, совмещали приятное с тем, что позже пригодится в бою.
— Ставлю сто песо, что разрублю его наискосок, — показывал на стоящего перед ним толстого индейца Альварадо.
— Двуручным, кто угодно разрубит! — хохотнули опытные бойцы. — Ты обычным попробуй…
Альварадо на миг замешкался и тут же презрительно усмехнулся.
— Черт с вами! Я его и простым надвое разложу.
— Идет, — криво улыбаясь, принимали ставку бойцы.
Даже если Альварадо его все-таки разрубит, шанс отыграться был. Чего-чего, а уж индейцев здесь было — море.
А тем временем ненасытные тлашкальцы все выносили и выносили из города соль и хлопок, медь и перья попугаев, оружие и крашенные ткани — все, что должно было поддерживать быт многочисленных родственников и семьи до следующей священной войны.
Кортес в этом не участвовал: ни родинки, ни мальчики, ни пруды, и уж тем более перья попугаев его не интересовали. Он вершил правосудие: принимал от тлашкальцев пленных вождей, быстро допрашивал их, уличая в предательстве, и в присутствии нотариуса и обоих духовных лиц отправлял на костер — здесь же, во дворе гостиницы.
А потом пришли послы Мотекусомы. Едва войдя в почти очищенный от трупов, но отчаянно воняющий горелым мясом двор, они сразу же оглядели стены, и Кортес улыбнулся. Послы определенно отметили, что казавшаяся им ловушкой гостиница уже ощетинилась жерлами орудий, мгновенно став неприступной крепостью.
— Тлашкальцы не пытались причинить вам вреда? — первым начал Кортес.
— Нет, — замотали головами послы.
— Ну, вот видите, — отечески улыбнулся им Кортес. — Подданные дона Карлоса Пятого быстро становятся миролюбивыми и законопослушными…
Прошедшие через пылающий город послы поежились, и один, наиболее значительный выступил вперед.
— У меня нет права просить об этом, и все же я прошу: уведи тлашкальцев из города. Хватит.
Кортес улыбнулся.
— Только из уважения к Мотекусоме…
Посол выслушал перевод и покачал головой: комплимент был слишком уж сомнителен.
— Сделай это из уважения к себе, Колтес.
* * *Получив известие о провале в Чолуле, Мотекусома мгновенно собрал Тлатокан и велел секретарю зачитать письмо вслух.
— Как вы слышали, вести из Чолулы пришли ужасные, — озабоченно произнес он, едва секретарь прочел все, — однако по счастью наши войска проявили выдержку и в бой не ввязались.
Члены совета сидели, понурив головы. Тлатоани, как всегда, был прав, но и позор был велик.
— И вывод здесь может быть один: нам нужно учиться воевать.
Вожди недоуменно подняли головы.
— Смотрите, — попытался донести суть Мотекусома. — У них все наоборот! Мы думали, что загнали их в ловушку, а они использовали двор, как крепость…
— Точно, — согласился Повелитель дротиков, — я тоже заметил: наши любят бой на открытом месте, а они, как трусы, жмутся в укрытие!
— И побеждают, — поднял палец вверх Мотекусома.
— Им не нужны жертвы, — подал голос Верховный судья. — Им нужны трупы.
Вожди загомонили; вся армия Союза была нацелена взять врага живьем — для жертвоприношений богам, а значит, и для славы. В то время как кастилане предпочитали просто убивать.
