Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
Эрих перевел взгляд на висевший на стене плакат с призывом фюрера «Не щадить свою жизнь во имя Великой Германии, во имя победы!».
– Я простой человек, – не унимался старший фельдфебель. – До призыва в вермахт работал каменщиком, учиться было некогда, надо было кормить семью. В театральном искусстве я смыслю столько же, сколько поросенок в пиве. Но я всегда говорил, что среди артистов есть вполне добропорядочные люди. Не все они одни гнилые интеллигенты.
Эриху надоело слушать эту заунывную болтовню, и сладостно, ничуть не стесняясь фельдфебеля, он зевнул. На что тотчас последовало дружеское похлопывание по плечу и приказ – сейчас краткий отдых. Вечером дежурить на коммутаторе, потом снова краткий отдых – и в траншеи, в траншеи, сменить камрадов, на передовую. Слава богу, Иваны пока не зашевелились и не испортили им предрождественское настроение.
17. Сын священника
В бункере на коммутаторе, куда вернулся Эрих, дежурил новобранец. Это был молодой парень лет двадцати трех, бледнолицый, коротко стриженный, с детскими чистыми глазами Он сидел перед коммутатором, втыкал штекеры и что-то мурлыкал себе под нос. Приход компаньона он не заметил. По уставу надо было сделать замечание.
– Меня зовут Эрих фон Ридель, – представился Эрих, – я ваш напарник, будем вместе нести службу на коммутаторе.
Парень вскочил, растерянно посмотрел на вошедшего, хотел отрапортовать, но Эрих улыбнулся, опустил правую руку на его плечо и левой сделал знак, садись, садись, продолжай работать, никаких докладов не надо. Парень сорвал со стены висевшую там картинку.
– А что это? – спросил Эрих.
– Извините, это моя картинка, я взял ее из дома.
– Почему прячешь, на ней изображено что-то неприличное? – спросил Эрих. – Из интимной жизни мужчины и женщины, – усмехнулся он.
– Да, нет, что вы, – парень заметно покраснел. – О неприличном я даже не думаю. Вот посмотрите сами.
Эрих в Бога не верил. Его семья в кирху ходила только по большим праздникам, например, на Рождество или Пасху. В вопросах веры пруссаки оказались наиболее равнодушными.
Он взял протянутый ему квадрат тисненого картона. На нем был изображен какой-то святой. Эрих повертел картинку. Скучный сюжет, ничего привлекательного, такие продают возле каждой кирхи: святой в белых одеждах, с воздетыми к небу руками, казалось, плыл в облаках. Под ним золотом была вытеснена фраза, написанная старым готическим шрифтом. Эрих прочитал ее вслух: «Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтоб быть свидетелем неправды».
– Это кто же так умно выразился? – невольно вырвалось у него.
– Это Моисей. В Ветхом Завете. Во второй книге «Исход». Но дальше у него сказано еще лучше. Ту картинку я не стал брать с собой. «Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды». – Голос у Андреаса был тонкий, но всю фразу он произнес уверенно, с интонацией. – Моисей выведет и нас, как он вывел народ израилев.
– Что ж, неплохие слова. Ты что, глубоко верующий?
– Я сын священника, – ответил Андреас. – Мой отец читает проповеди.
Эрих присел на табурет. Напарник вызвал у него интерес.
– Понятно. Откуда ты родом?
Андреас помолчал, он переключал штекеры.
– Я из Виттенберга.
– О, снимаю шляпу. Самый религиозный город в Германии. Это у вас там Мартин Лютер на входных дверях Замковой кирхи набил свои 95 тезисов против католиков Рима?
– Да, у нас. Но дверь сгорела в 1760 году, и ее заменили, а тезисы отлиты на бронзовой доске.
– Там у вас зародилось это лютеранство или протестантство или евангелическое учение, верно?
– Не совсем так, – Андреас глубоко вздохнул. – Мы называем его лютеранский протестантизм. От католиков отличаемся тем, что у нас служба ведется на немецком языке. Лютер же перевел Библию с латинского, чем и вызвал большое недовольство Рима. Но теперь мы подчиняемся Берлину. А католики, как и прежде, подчиняются Риму. Хотя в последнее время… В общем, с 1933 года мы входим в немецкую евангелическую церковь. В Берлине появилось духовное министерство и по новой церковной конституции всем распоряжается берлинский бишоф или епископ, а он напрямую подчиняется фюреру. Так что политика не обошла нашу церковь.
Эрих повертел картинку.
– Но, прости, ведь Моисей был… евреем?
Андреас замотал головой.
– Вы ничего не понимаете в религии, – он слабо улыбнулся. – У святых нет национальности. Моисей был связующим звеном между Богом и народом Израиля.
– Хорошо, согласен, – закивал головой Эрих, – но у всех евреев исторически сложилась тяга к золоту, к накопительству, эта тяга стала их главной профессией, верно? Они пронесли ее через века. Вспомни Ротшильда, он всю жизнь копил деньги и выдавал кредиты, ему чуть ли не все жители Франкфурта-на-Майне оказались должны. За это евреев выгнали из Германии, разве не так?
– А вы знаете, что статую Моисея сделал великий Микеланджело, ее поставили в Риме в соборе Святого Петра! Но итальянские фашисты ее оттуда не вынесли.
– А ты видел фильм «Еврей Зюсс»?
– Нет, я такие вещи не смотрю.
– А зря! Мне довелось попасть на премьеру. Его показывали во дворце киностудии «УФА» в Берлине, большой был ажиотаж, сам Геббельс прибыл. Еврей по фильму был ювелир, самый богатый человек во Франкфурте-на-Майне, у него одалживал деньги герцог Вюртембергский. Зюсс этим воспользовался, хотел прибрать власть к своим рукам, придумал новые налоги.
– Послушайте, – Андреас поднялся, – я не антисемит. Разве немцы не бывают ювелирами, разве они не копят деньги? И банками управляют сегодня не евреи. Для меня все люди равны, и я попрошу в дальнейшем на такие темы при мне не высказываться, – он даже побледнел.
– Извини, – после некоторого молчания произнес Эрих. – Я не предполагал, что еврейский вопрос тебя так затрагивает.
– Да, затрагивает! – продолжил Андреас. – Это вопрос не национальности, а вопрос политики! У нас была знакомая еврейская семья Катценштайн. Их выгнали из дома, жилище разграбили, сад вытоптали. Мою одногодку Эвелин, у которой был прекрасный голос, с позором выставили из гимназии. Самая лучшая была в школе. За что? За то, что они евреи?
– Ну, ладно, ладно, – попытался успокоить его Эрих. – Не распаляйся.
– Нет,
