Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Решительно отодвигаю женскую руку с фотографией.
– Прошу извинить, фрау. Я не занимаюсь задержанными. Всего доброго. Патруль вас проводит.
В спину летят причитания: вы же из СС, вы всё можете… Наконец, доносится проклятие, чтобы никто не пришёл на помощь, когда она моему сыну понадобится. Неужели и я доживу до возраста беспокойства за своих взрослых детей? Одно знаю точно: пусть лучше тренируются с пистолетом, а не стихами, огнестрельное оружие безопасней в обращении.
Одновременно даю себе зарок. Больше в командировках не нацеплю на мундир ваффен-СС претенциозную эмблему нашей конторы. Тёмный ромб привлекает внимание.
Смазливое лицо поэта-неудачника я вижу в Быдгоще, куда наш весёлый друг доставил группу опасных польских вольнодумцев с небольшой немецкой примесью.
– Я тут подумал, герр репортёр, – оберштурмбанфюрер кивает на «Лейку» в моих руках и заговорщически подмигивает. – Варианты могут быть разные. Поэтому прихватил фольксдойче из партии для концлагеря. Нашкодили тут, пусть разок послужат рейху, верно?
Изображаю соляной столп с идеальной выправкой, пока персонал айнзацкоманды выравнивает строй арестантов. Варшавский поэт Курт переминается крайним слева, в свитере домашней вязки и брюках военного покроя. Стоит с гордо вскинутой головой. Ему объявили, видимо, лет пять концлагерей, и он уверен, что вынесет все испытания, закалится, а потом яростными виршами обличит гонителей свободы… Пока не раздаётся оглушительное стаккато пулемёта МГ-34. Моё воображение дополняет картину: из поэтической спины вылетают, вырванные свинцом, красные окровавленные лохмотья. Парень валится на булыжник, с ним одновременно ещё три десятка тел.
Всё это происходит на глазах сотен горожан на ратушной площади Быдгоща. Им сказали о расстреле мятежников, бивших в спину доблестным солдатам фюрера. Вряд ли кто из поляков догадывается, что айнзацкоманда просто заготавливает модели для художественной фотосъёмки. У меня в голове, словно муха под стеклом, бьётся дурацкая мысль…
…Могла ли думать, могла ли увидеть в страшном сне та женщина, вязавшая сыну свитер, что его клочки пройдут насквозь через рёбра, через сердце, через лёгкие, подгоняемые пулемётной очередью?
Эсэсовцам из айнзацкоманды неохота мараться в крови, они быстро выдёргивают из толпы десяток крепких мужчин, заставляют внести трупы в вестибюль ратуши. Там, у лестницы, Мейзингер персонально указывает, куда кого класть: немцев – с краю и к свету, чтоб истинно арийские мёртвые лица хорошо попали в кадр, поляков – подальше.
Фотографирую тщательно, никогда в жизни так аккуратно не снимал. Если испорчу плёнку, мои дорогие товарищи из СД запросто подготовят новую партию фотомоделей. Им не привыкать.
Моё фототворчество делится на две кучки. Вот немцы, вероломно убитые поляками во время освободительного похода вермахта. А вот польские злодеи, расстрелянные в Быдгоще за это страшное преступление.
Снимки перепечатываются десятками газет, даже женскими кулинарными. Разумеется, без указания авторства фото. Возмущению немецких обывателей нет предела.
Гитлер тоже полон благородного негодования. Он клеймит поляков как варваров и преступников, взывает к мировой общественности с ожиданием благодарности вермахту, освободившему человечество от польской раковой опухоли. По подсчётам фюрера, славянские выродки насмерть замучили свыше шестидесяти тысяч фольксдойче!
Включая поэта Курта, естественно.
Глава 4. Соперница
Лени Рифеншталь – наглая стерва, подумала Элен, когда бывшая любовница его мужчины заявилась к нему в апартаменты поздно вечером, без приглашения и предупреждения. Общение постепенно перетекало из предварительной фазы в апофеоз, когда киношница грубо прервала уединение парочки длинным настойчивым звонком. Вольдемар раздражённо бросил: «Извини, служба», и отправился открывать. Прислугу он отпустил. У двери стоял не посыльный.
– Вольдемар, мне нужно срочно поговорить с тобой, – донёсся снизу женский голос.
– Я не один.
– Ерунда. Это очень важно. Объясню. Можно войти?
Они поднялись на второй этаж, в гостиную, примыкавшую к спальне. Непрошеная гостья безразлично мазнула взглядом по растрёпанному платью англичанки. Та ничуть не смутилась. Дезабилье подчёркивает, кому теперь принадлежит породистый самец. Съехавший набок галстук под его тонкой серой жилеткой дополнил картину.
– Вы знакомы, дамы, – он тщательно выбрал слова, пытаясь вести себя естественно в неестественной ситуации. – Лени, чем обязан? Присядешь? Коньяк, кофе?
Слишком любезен, проскрипела про себя мисс Колдхэм. Она зря волновалась, поведение экс-любовников ничуть не намекало на перспективу возобновления отношений.
– Да… Спасибо. Ничего не надо. Я хочу поговорить, – немка присела на краешек банкетки. – Прости за настойчивость, наедине.
– Увы. От Элен у меня нет секретов кроме служебных, а их не могу обсуждать даже с тобой.
Счастливая соперница не знала, радоваться ли ей демонстрации лояльности – «нет секретов» – или дуться по поводу «даже с тобой», явным намёком, что между Вольдемаром и Лени произошло нечто, неподвластное времени. Конечно, она безумно красива, хоть и много старше. Но так старается испортить свою красоту! Мешковатый мужской костюм словно из театральной костюмерной, явно велик. Или фройлян Рифеншталь так похудела? А откуда у неё синяки под глазами, болезненная сухость кожи? Она совершенно не следит за собой. Не слышала про косметику? Верх неприличия – сломанный ноготь.
– Плевать. Слушай. Я была в Польше.
Вольдемар заметно напрягся. Он только вернулся оттуда, странный, молчаливый, неуловимо изменившийся. В светлой шевелюре пробился седой волос.
– Тебя впечатлила победа? Снимешь фильм «Триумф вермахта»?
– Шайзе… Да пусть будут прокляты все мои фильмы! Начиная с «Триумфа воли»!
Элен навострила уши, хотя куда уж больше. Лени Рифеншталь дрожащим голосом поносит собственный шедевр?
– Я… Я прославляла нацистов… Гитлера… Этот режим… Какая же я была дура! Ваши… Они хуже Геббельса. Министр – подлец, но он хоть сам не нажимал на курок.
Дальше полился сбивчивый рассказ. О расстрелах пленных. Об облавах на евреев. О насилии над польскими женщинами. О мародёрстве, когда солдаты армии-освободительницы выгребали дефицитные в рейхе товары. То есть практически всё, что завалялось в магазинах, пока не наводила порядок полевая жандармерия.
Ни одного возражения! Вольдемар только кивал головой. Дав выговориться, осторожно спросил:
– Лени, кому ты ещё рассказывала о своих… как бы помягче… впечатлениях?
– Ты идиот? Или меня считаешь умственно отсталой?
Он устало потёр глаза ладонью.
– Кем бы я ни был… Пойми! Ты всё это вываливаешь офицеру СД.
Женщина нервно засмеялась.
– Звони в гестапо, раз так.
– Завтра первым делом напишу рапорт. Сомневаешься? А я не хочу рисковать. Тебя прорвёт на откровенность с другим, меня спросят: что же молчал? – Вольдемар выдержал паузу, потом сжалился. – Естественно, брошу под танки чиновников Геббельса, что допустили тебя к нежелательным сценам, калечащим психику жестокостями войны. Нельзя губить выдающиеся таланты рейха.
Лени вскинулась, потом опустила голову.
– Ты уничтожаешь даже мой протест.
– Дорогая, мы не в той стране и не в то время, чтобы баловаться протестом. Германия ввязалась в войну с великими державами. Пока не наступит мир, будут порядки военного времени.
Вздох. Слабый взмах рукой. Элен её практически жалела.
– Что же мне делать? Как смотреть в глаза людям, знающим: я создала «Триумф воли», рекламу нацизму на весь мир!
Почему именно Вольдемар должен думать, как ей жить – взрослой, обеспеченной и очень известной женщине? Он не отмахнулся.
– Просто сиди тихо. Ты ни в чём не виновата. Твои фильмы о съезде и Олимпиаде гениальны. Ты показала, что увидела. Фюрер действительно потрясающая личность, с магнетической харизмой.
Лени криво улыбнулась.
– Показывать, что
