«Уходили мы из Крыма…» «Двадцатый год – прощай Россия!» - Владимир Васильевич Золотых
Есаул Атаманского полка Донского корпуса Николай Туроверов как никто с болью душевной отразил эту трагедию в своем стихотворении:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл изнемогая
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою…
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
О том, в какие тяжкие условия попали донцы на кораблях, рассказал в своих воспоминаниях офицер Гундоровского казачьего полка Н.В. Золотов, эвакуировавшийся на транспорте «Екатеринодар». «Теснота, которая оказалась на пароходе, превзошла ожидания самой пылкой фантазии. Поистине, негде было упасть яблоку. Кое-как удалось расчистить себе место, чтобы стать, и в таком положении ждать лучшего времени для подыскания более удобного уголка… Каждый сознавал, какое великое событие совершается в его жизни. Россия покинута. Оставлен родной край. Оставлены жена, мать, дети, словом, все близкое и дорогое. Оставлено на неопределенное время, может быть, для некоторых навсегда. На глазах многих сверкали слезы…»[321]
Эвакуировавшийся на транспорте «Рион» журналист, бывший начальник отдела печати Гражданского управления Правительства Юга России Г.В. Немирович-Данченко писал, вспоминая жуткую атмосферу эвакуации: «Еще на берегу чернела густая толпа народа, когда трапы начали панически убирать… и доступ на теплоход был прекращен… Кто-то застрелился, оставив на берегу ребенка, кого-то вытаскивали из воды… Вся палуба – сплошной военный лагерь… Вся эта публика чертыхается, чавкает, храпит, толкается отчаянно коленями и локтями, орет и запугивает друг друга чудовищными угрозами. То тут, то там разнимают сцепившихся тыловых полковников и капитанов, готовых друг друга застрелить из-за кружки кипятку или передвинутого чемодана. Ходят друг другу по ногам, обливают кипятком, ругаются в очередях у уборных площадной бранью, не стесняясь близостью женщин и детей.
А в каютах расположилась привилегированная публика, в погонах и без оных. Вся тыловая накипь, квалифицированные авантюристы, шакалы и гиены гражданской войны со своими самками, червонные валеты в фантастических формах, исполненные показного апломба, способные на любую низость»[322].
Жуткие сцены при посадке на пароход «Саратов» описал в своем отчете начальник эшелона этого парохода. «Чувство страха, близкое к панике, остаться на берегу, доминировало над всеми, – писал он. – И потому каждый стремился к пароходу, стараясь всеми способами забраться на него, хотя бы даже потерей скудного и легковесного багажа. Были случаи, когда члены семейств бросали своих близких и родных. В одном случае муж бросил жену, в другом мать детей, оставив их на берегу в Севастополе. Многие, даже почтенного возраста, и люди в чинах, не имея возможности попасть на пароход по трапу, взбирались по канатам, оставляя на берегу все свое имущество»[323].
Вечером 31 октября (13 ноября) начали погрузку офицеры и солдаты только что прибывшего с фронта корпуса генерала А.П. Кутепова. Их погрузку прикрывали сильные заставы, состоящие из курсантов Алексеевского, Сергиевского артиллерийского и Донского атаманского училищ. Поскольку красные особо не напирали, поэтому погрузку кутеповского корпуса благополучно удалось завершить к утру следующего дня.
В десять часов утра 1 (14) ноября генерал Врангель вместе с командующим флотом контр-адмиралом Кедровым на катере объехал все грузящиеся суда. По многочисленности и скученности людей на палубах Врангель определил, что погрузка почти закончилась. Увидев катер главнокомандующего, с кораблей женщины стали махать платками, мужчины фуражками, крича приветствия и «ура!» «Больно сжималось сердце, – вспоминал этот момент Врангель, – и горячее чувство сострадания, умиления и любви ко всем этим близким сердцу моему людям наполняли душу»[324].
Завершив погрузку и дав прощальный гудок, корабли ушли в открытое море, «на туретчину». Рейд заметно опустел. В южной бухте на якоре остался стоять крейсер «Генерал Корнилов», на котором должен был эвакуироваться со штабом главнокомандующий, и пароход «Херсонес», который должен был принять на борт последние армейские заставы. Внушительной массой на рейде вырисовывался шеститрубный крейсер «Вальдек Роше», рядом с которым на якорях стояли французские миноносцы и большие транспорты, на которых должны были эвакуироваться основные корпуса Русской армии Врангеля.
Проводив корабли, главнокомандующий вернулся в гостиницу «Кист». Здесь его уже ждали десять офицеров от десяти полков Корниловской, Марковской и Дроздовской дивизий; Врангель в простой, вовсе не торжественной обстановке, вручил десять Николаевских наградных знамен, которые он не смог вручить отличившимся полкам при последней поездке на фронт. «Почти три года существовали полки – дети революции или вернее «контрреволюции», три года сражались, и сражались геройски, и какая насмешка судьбы! Получили знамена лишь в тот день, когда покидали последний клочок русской земли, прекращали борьбу, а может быть и свое существование. Впрочем, кто знает, это могло быть насмешкой и не судьбы…», – записал в своем дневнике присутствовавший при этой церемонии журналист отделения связи штаба Врангеля А.А. Валентинов[325].
К двенадцати часам дня 1 (14) ноября снялись последние заставы юнкеров и выстроились на площади перед опустевшей гостиницей «Кист». Поздоровавшись с юнкерами, Врангель сказал: «Благодарю вас за славную службу, господа юнкера! Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Мы вправе требовать помощи от тех, за общее дело которых мы принесли столько жертв, от тех, что своей свободой и самой жизнью обязан этим жертвам»[326].
Крикнув бодрое «ура!», юнкера стали грузиться на корабли, которые вскоре вышли в открытое море. С берега им махали платками, шляпами, многие плакали. Врангель еще некоторое время общался с собравшимися на берегу провожающими. Неожиданно к нему подошел невесть как оказавшийся на пристани глава американской военной миссии адмирал Мак-Колли. Пожав руку Врангелю он сказал по-английски: «Я всегда был поклонником вашего дела и более чем когда-либо являюсь таковым сегодня»[327].
В это время из опустевшего здания гостиницы «Кист» выходит небольшая группа военных: это последние телеграфисты, державшие связь с фронтом. С чувством выполненного долга они направляются к транспорту «Херсонес» и молча грузятся на него. За ними следуют ординарцы во главе с офицером в чине ротмистра: это последние чины Русской армии,
