Эльвира Барякина - Белый Шанхай
— Для хорошего репортажа требуются детали, — сказал Клим. — Мне надо посмотреть на дом, в котором жили преступники, и поговорить с охраной.
— Это еще зачем? — не понял Уайер.
Ни до, ни после Климу не приходилось произносить таких страстных речей о сути журналистики. Он рассказывал о современных требованиях к репортажу и уверял капитана, что главный редактор не примет от него материал, если в нем не будет комментариев полицейских, которые сторожат подозреваемую.
— Вот чушь собачья! — пробормотал Уайер, но все-таки написал записку начальнику караула — чтобы тот посодействовал господину журналисту.
8
Вернувшись к Нининому дому, Клим потребовал, чтобы ему разрешили поговорить с арестанткой, но толстопузый сержант ничего не хотел слушать:
— Приходите с утра — сейчас уже поздно.
— Мне нужно сейчас! — Клим сунул ему в руку серебряные часы с надписью «За отличный глазомер».
Сержант взвесил их на ладони.
— Ну, попробуйте… Только мисси все равно вас не примет: ей не до интервью.
Караул играл в карты в разоренной обыском прихожей. При виде начальника полицейские вскочили и вытянули руки по швам:
— Мисси у себя, никаких происшествий не было!
Со второго этажа донесся плач ребенка, и, не дожидаясь разрешения, Клим бросился вверх по лестнице.
Он не сразу смог найти Нинину спальню в темной анфиладе комнат: ему казалось, что детский крик раздается отовсюду.
Наконец Клим увидел дверь, из-под которой выбивался слабый свет, и, постучав, вошел.
— Ну что вам еще надо?! — простонала Нина и замолкла, уставившись на него.
Она сидела на кровати — растрепанная, подурневшая, с темными кругами под глазами. На руках у нее извивался плачущий ребенок.
Полицейские и здесь все перевернули вверх дном: ковер был сбит в кучу, на полу валялось женское белье, бумаги и сломанный стул.
— Нина… — тихо позвал Клим.
Она прижала ладонь к губам и заплакала, содрогаясь всем телом.
Клим смотрел на нее, не зная, что предпринять: ребенок верещит, мать сама плачет…
Он скинул пальто и сел рядом с Ниной, старательно отводя взгляд от младенца.
— Я не могу покормить Катю! — сквозь рыдания проговорила Нина.
Она все-таки назвала дочь Катей — как они когда-то решили.
Девочка тыкалась в неестественно большую грудь Нины, но так и не могла ухватить сосок.
— Подложи ей что-нибудь под спину, — посоветовал Клим. — Тебе неудобно держать ее на весу.
Они долго возились, перекладывая младенца, и то и дело срывались на злой шепот:
— Ты что, не видишь — ее надо приподнять!
— Да ей так неудобно!
Наконец Катя разобралась что к чему. Нина откинула голову на подушку: от усталости у нее закрывались глаза.
— Если меня арестуют, ты позаботишься о Кате?
— Я не брошу твою дочь, — бесцветно отозвался Клим.
— Это и твой ребенок!
Только этого не хватало… Теперь, помимо Даниэля и Иржи, в отцы записали и самого Клима.
— Тебе не нужно лгать, чтобы получить то, что ты хочешь, — сказал он. — Раз я пообещал, значит выполню.
У Нины задрожали губы.
— Убирайся к черту! От такого папаши все равно никакого толка!
Клим едва сдержался, чтобы не наорать на нее, но сейчас было не время бороться за правду.
— У тебя есть адвокат? — спросил он.
Нина кивнула.
— Его зовут Тони Олман. Он уже приходил и пообещал спасти нас с Иржи.
— Это правда, что ты втянула его в аферу с чехословацким консульством?
— У меня не было другого выхода! Деньги кончились, и я не представляла, как еще можно заработать.
— И поэтому ты стала торговать пулеметами?
Клим описал, при каких обстоятельствах был арестован Иржи, и Нина совсем растерялась.
— Я ничего об этом не знаю! Мы продавали только шампанское и коньяк, и я вообще запретила Иржи заниматься этим, пока я не рожу.
— Ну, значит, он тебя не послушал, — вздохнул Клим. — Теперь Уайер хочет представить дело так, будто ты родила не от Даниэля, а от Иржи.
— А ты что, не сказал ему, что мы с тобой встретились в Линьчэне? С тех пор прошло ровно девять месяцев.
— Нина, прекрати!
— Я понимаю, что виновата перед тобой… Но ведь так нельзя мстить! Ты нарочно сделал все, чтобы я забеременела!
— Я сделал?!
— Ты исчез, не оставив мне даже записки! Я ждала тебя, ждала…
Клим настолько привык считать себя пострадавшей стороной, что Нинино объяснение не укладывалось у него в голове.
— Я опаздывал! Это ты приехала в Линьчэн развлекаться, а у меня была работа!
Сама мысль о том, что в действиях Нины не было злого умысла, повергла его в смятение.
— Что вы так долго? — крикнул из коридора сержант. — У меня сейчас смена закончится!
Клим поднялся — все еще разгоряченный ссорой, злой и непреклонный.
— Мне надо идти.
Подобрав с пола пальто, он направился к двери, но Нина остановила его:
— Погоди! Я… ну в общем… Спасибо, что ты пришел ко мне!
Впервые за полтора года, если не считать Линьчэна, Нина дала понять, что ценит своего мужа.
— Я вернусь завтра, — пообещал Клим и вышел из комнаты.
Трамваи уже не ходили, и ему пришлось добираться до дома пешком. Он быстро шагал по черно-белому городу и пытался осознать случившееся. Растерянность сменялась то возмущением, то надеждой: а вдруг Катя действительно была его дочкой? Клим был совершенно не готов к этой мысли и не представлял, что ему надлежит делать.
Он всегда хотел детей, но когда думал о них, ему представлялось, что у него есть дом, достаток и любящая и любимая жена, в верности которой не приходится сомневаться. А теперь что будет? С одной стороны, Клим не мог поклясться, что в ту ночь они с Ниной были особо аккуратны, но с другой стороны, поверить ей на слово мог только наивный человек. Нина уже много раз доказывала, что понятие «честность» не особо ее волнует.
Невероятно: осознавать все это и, тем не менее, замирать от неуместной, плохо объяснимой радости — Нина все-таки вернулась в его жизнь! А если она родила ребенка от Даниэля Бернара — ну пусть будет так. Многие воспитывают чужих детей — мир от этого не перевернулся.
Лишь бы Нину не упекли в тюрьму! Лабуда наверняка все будет валить на нее, да и капитан Уайер постарается поквитаться за свою дочь.
Каким богам молиться, чтобы все обошлось? Какие жертвы приносить?
Клим поднял глаза на роскошное зимнее небо: над крышами теснились бесчисленные звезды — как публика в Колизее, ждущая исхода боя.