Волхв - Сергей Геннадьевич Мильшин
Выше по склону в кустах багульника засвистел свиристель. Горий видел не раз, как эти лесные птахи, запрокидывая клювы, покачивают бледно-розовыми хохолками, когда поют. В горячем воздухе навязчиво звенели комары, успокаивающе гудели осы, прыгая на фиолетовых метёлках негнущейся солодки, и густел хриплый голос старика:
– Ты, Гор, парень смышлёный. На лету схватываешь. Учиться у старика легко тебе будет. Он, тудымо-сюдымо, кожедубец знатный. Его сыромять в городе на «ура» разбирают. Ремесло нужное, и тебя, и семью твою прокормит. Да и то сказать, умение сироте много более нужно, чем обычному мальчонке с отцом-матерью. С меня какой прок? Сегодня жив, а завтра подойдёт срок – и к праотцам отправлюсь. Тебе же жить да жить. Ты не думай, старик хороший, тудымо-сюдымо, из ведунов. Белбогу капище хранит, то ты и сам знаешь. Потому на него варяги и косятся. О чём-то, видать, догадываются или доложил кто, но точно, надо думать, не знают. А слухи – они что? Они слухи и есть. То ли так, а то ли и нет, – повернувшись к внуку, дед хитро прищурился. – Старик-то, тудымо-сюдымо, ох, не прост. Они же за ним следить хотели. Ан не вышло.
Горий заинтересованно склонился к деду.
– А почему не вышло?
Дед довольно хмыкнул:
– Я же говорю, не прост старик. Ну да ничего. Вот поживёшь у него, поучишься малёха, сам поймёшь. Потворника[3] он давно ищет. Про тебя спрашивал, ещё когда ты голозадым по дому бегал. Понравился ты ему чем-то. Он же кого попало не возьмёт в обучение. Ему приглянуться надоть. Я вот не слыхал, звал он кого после тебя, нет?.. – Несмеян почесал за ухом, вспоминая. Не вспомнил. – Да, был бы ты уже лет десять в учениках… Я тогда не отдал. Моложе был, думал, сам на ноги поставлю. А тут, это сааме, хворь налетела, сердце прихватывает чего-то, – дед помрачнел на мгновенье, и снова морщины разгладились мягкой улыбкой. – Ну да с Божьей помощью справлюсь. А может, и Воинко поможет.
Где-то рядом раздался возмущённый крик: «Крь-кррь-крррь-крюйу», и над головами людей метнулся мородунка. Дед с интересом проводил кулика взглядом. А тот, развернувшись почти на месте, ещё раз прошёлся с пронзительным криком над телегой. Нырнув перед мордой жеребца, исчез в траве. Трудень никак на кулика не отреагировал. Больно надо на всяких птичек внимание обращать.
– Гнездо защищает, – одобрительно закивал дед. – Хорошая птаха. Тудымо-сюдымо, полезная.
– А чем полезная?
– Чем? Да хотя бы тем, что мимо неё тихо не пройдёшь. Обязательно всех в округе переполошит.
– Значит, если кто за нами пойдёт, мы сразу узнаем?
– Э, смышлёный какой, – дед поёрзал, подтягивая под бок тюк со свежей бычьей шкурой. – Вроде никому не говорили, что на Горючий камень собрались, но мало ли что.
Спрыгнув с телеги, Горий зашагал рядом.
– Это понятно. Осторожность не помешает. Дед, а как старика-то зовут? А то я только Светлый слышал.
– Старика? – задумчиво протянул Несмеян, – А по-разному кличут. Светлый – это как обращение. А так, для своих, с кем дружен, он – Воинко, это его мирское имя. Для всех вообще он – Белогост. Так старика стали звать, когда появился у нас с идолом на телеге. Тудымо-сюдымо, лет шестьдесят назад. Как только через все заставы и городки прошёл? Издалека ведь пробирался. Так его и называй – Белый гость. Тут и Белбога поминаешь и ему, как светлому гостю, уважение высказываешь. Особенно по-первости. Ну а дальше он сам подскажет, как кликать.
– Дед, а он знает, что я приеду?
Несмеян не спеша подтянул онучи[4] на лодыжках:
– Знамо, ведает. Он всё ведает.
– Так уж и всё?
– А вот, тудымо-сюдымо, скоро сам узнаешь…
Дорога заползла под кроны высоченных сосен. Речка осталась позади, дед с внуком углубились в чащу, поднимающуюся по склону. Через густые кроны солнце почти не пробивалось, и травы сразу поредели. Вместо них дорогу теперь указывал слегка примятый мох с крапинками ещё не спелой черники и брусники. Дохнуло разогретой смолистой корой. Телега лениво запереваливалась по неровностям. Дед тоже сполз с возка. Крепкой рукой придерживая вожжи, пристроился рядом. Внук забежал к нему сбоку:
– Деда, а сколько ему лет?
Несмеян поправил сползший клок сена:
– А никто не знает. Когда я мальцом бегал, он уже стариком слыл. Мне, тудымо-сюдымо, восьмой десяток, так что считай.
Горий присвистнул:
– Так ему, может, годков сто пятьдесят?
– Не меньше.
Приглушённое расстоянием, но узнаваемое «крь-кррь-крррь-крюйу» долетело до слуха людей.
– Мородунка! – дед встревожено оглянулся.
Горий тоже забеспокоился:
– Деда, ты чего?
Не отвечая, Несмеян впервые за весь путь дёрнул вожжи:
– Ну, Трудень, шире шаг, – он ещё раз оглянулся. – Скоро подъём, с телегой там не проедёшь. Пешком надоть. Ты уж держись за мной, не отставай.
– Не отстану. А что там, деда?
– Идёть, тудымо-сюдымо, кто-то за нами.
– А кто?
– Да кто ж его знает. Может, лось воды вышел попить, а может, тот лось на двух ногах.
Беспокойство человека передалось и животному. Задрав морду и, сторожко прижимая уши, жеребец оскалился.
Старик ласково погладил по напряжённой шее:
– Но, но… Труденёк, не балуй. Тише, тудымо-сюдымо.
Конь, пофыркивая, зашевелил ушами.
Лес густел с каждым шагом. В стройные ряды сосен замешались тонкие ели и корявые лиственницы. Потемнело, и комары атаковали людей с новой силой. Всё трудней приходилось и жеребцу. Мох на скользких камнях сменили редкие лишайники. Корни деревьев, змеями расползающиеся по каменистому ложу в поисках хотя бы ямки с землёй, буграми переплетали чуть заметную тропинку. Рассыпающиеся камешки шуршали под копытами и ногами. Чтобы не оступиться, шагали сторожко. Трудень переносил копыта степенно, стараясь попадать между корней. Движение замедлилось. Перед первым крутым подъёмом дед, изредка настороженно оглядывавшийся, остановил телегу:
– Распрягай пока, а я отлучусь ненадолго. Надо, тудымо-сюдымо, проверить.
Прислушиваясь к чему-то, Несмеян передал вожжи внуку. Вполголоса помянув Тарха Перуновича и сотворив перуницу[5], осторожно свернул с тропинки. В три прыжка преодолев нагромождения камней, исчез. Всё произошло так быстро, что Гор даже
