Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич
Несмотря на все эти сложности и благодаря тем драконовским мерам, к которым пришлось прибегнуть для их разрешения, дож Микьель всего за три месяца сумел снарядить флот, насчитывавший более 120 боевых судов. Поистине впечатляющее достижение, повторить которое в те времена не смогло бы ни одно государство! В сентябре 1171 г. дож повел свою армаду против Восточной империи. Подобрав венецианских подданных в различных портах Истрии и Далмации, он обогнул Пелопоннес и направился к острову Эвбея, где его ожидали послы Мануила, настроенные на удивление миролюбиво. Император, заверили они, не желает войны. Дожу, мол, достаточно лишь отправить в Константинополь миссию мира – и он убедится сам, что все разногласия можно уладить без труда и, более того, на таких условиях, которые он отнюдь не сочтет неприемлемыми.
Витале Микьель поверил и согласился. Это стало худшей ошибкой всей его жизни. Пока его эмиссары (в числе которых был Энрико Дандоло, впоследствии сыгравший судьбоносную роль в европейской истории), продолжавшие путь к берегам Босфора, тратили время на бесплодные споры с византийскими чиновниками, дож ожидал новостей на острове Хиос. Там-то и разразилась катастрофа. На переполненных кораблях вспыхнула чума, распространившаяся с чудовищной скоростью. К началу весны жертвы исчислялись тысячами, а выжившие так ослабели и утратили боевой дух из-за долгого бездействия, что ни о какой войне уже не могло быть и речи. В то же время вернулись послы из Константинополя. С ними обошлись ужасно; миссия потерпела провал. Стало очевидно, что император и не думал мириться с Венецией: он лишь старался выиграть время, чтобы укрепить оборону.
Так в довершение ко всем прочим несчастьям на плечи дожа лег новый груз – позор и насмешки, которыми все осыпали его за легковерие: надо же было угодить в настолько явную ловушку! Это было уж слишком: экспедиция обернулась полным крахом, а цвет венецианского юношества сошел в могилу, даже не встретившись с врагом[89]. Флот, а точнее, то, что от него осталось, был на грани открытого мятежа. Витале Микьель не нашел другого выхода, кроме как поспешить обратно в Венецию и принять последствия своей ошибки.
Вернувшись на родину в середине мая 1172 г., он немедленно созвал общее собрание во дворце, отчитался обо всем произошедшем и постарался оправдать свои решения и поступки, насколько мог. Его выслушали в глухом молчании – ведь многие были уверены, что он привез с собой не только дурные вести, но и ту самую чуму, которая погубила венецианское войско. Этого ему уже не могли простить. Собрание поднялось против дожа, а за стенами дворца уже бушевала толпа, жаждавшая крови. Витале Микьель понял, что придется бежать. Ускользнув через боковую дверь, он бросился по набережной Рива-дельи-Скьявони к монастырю Сан-Заккариа.
Добежать ему не удалось. Дорога к монастырю вела через мост Понте-делла-Палья, за которым, ярдах в ста, в канал упиралась узкая улица Калле-делле-Рассе. Не успел Витале повернуть за угол, как один из разъяренных горожан, скрывавшийся в тенях соседнего здания, накинулся на него и заколол насмерть.
Дожу Витале Микьелю трудно не посочувствовать. Зажатый в тисках между неумолимым Фридрихом Барбароссой и непредсказуемым Мануилом Комнином, между городами Северной Италии, объединившимися в Лигу, и союзом, который нормандская Сицилия на юге заключила с величайшим из понтификов XII столетия, он был вынужден прокладывать куда более сложный и деликатный курс между рифами европейской дипломатии, чем любой его предшественник за всю историю Венеции. Ему это превосходно удавалось на протяжении пятнадцати или шестнадцати лет. Только на последнем году своего правления, в критической ситуации и в совершенно непривычных для себя условиях, Витале принял неверное решение – один-единственный раз. Более того, он был не виноват ни во вспыхнувшей эпидемии, ни даже в том, что на его кораблях она проникла в Венецию – ведь флот бы неминуемо взбунтовался, если бы пришлось промедлить с возвращением на родину.
Пожалуй, неудивительно, что памятника этому дожу в Венеции не поставили; однако своеобразное напоминание о его смерти, подобного которому не удостоился ни один из его соотечественников, можно было лицезреть на протяжении многих веков. Вскоре после того, как убийца был схвачен и казнен, его дом на Калле-делле-Рассе снесли до основания и постановили впредь не возводить на этом месте никаких каменных построек. Это распоряжение соблюдали до окончания Второй мировой войны: именно поэтому на всех живописных полотнах и фотографиях с изображением Ривы прямо за мостом Понте-делла-Палья, в одном из важнейших с архитектурной точки зрения мест Венеции, ютится лишь жалкая кучка старых деревянных домишек. Только в 1948 г. удалось наконец убедить городское правление отказаться от древней традиции; вот только, глядя на фасад шикарного отеля «Даниэли», выросший на этом месте, трудно отделаться от мысли, что старинное проклятие на углу улицы, где восемь столетий назад встретил смерть Витале Микьель, никуда не исчезло, а всего лишь приняло немного иную – бесконечно более отвратительную – форму.
9
Примирение
(1172 –1187)
Никогда не боритесь с религией… власть подобных идей над умами глупцов чересчур велика.
Гвиччардини
Нового дожа венецианцы выбрали не сразу. Требовалось время на размышление. Ситуация сложилась серьезная до крайности: Венеция находилась в состоянии войны с обеими империями одновременно. Великолепный новый флот превратился в тень того, чем республика располагала полгода назад, поскольку многие корабли намеренно сожгли в Эгейском море, пытаясь избежать распространения чумы. Обострилась проблема рабочей силы: пленников, увезенных на Восток, еще не освободили, а эпидемия, бушевавшая в Венеции и других городах лагуны, уносила все больше людей. Казна пустовала; чтобы избежать государственного банкротства, оставалось только снова взять принудительный заем, как в прошлом году[90]. Но хуже всего было то, что венецианцы совсем пали духом. В истории республики Микьель стал восьмым
