Эдуард Маципуло - Обогнувшие Ливию
Анад подошел к ним, не спеша поздоровался. Ни тени подобострастия перед кормчим. Только почтение, полное внутреннего достоинства. Астарта удивило лицо Анада: комичный мясистый нос, огромный, словно чужой, рот и совсем не юношеские, с грустинкой глаза.
— Это ты отвозил кормчих Альбатроса? — Глаза Анада вдруг заискрились улыбкой, и весь он превратился в мальчугана из скоморошьего балагана.
— Ахтой будет рад узнать, что на свете есть более тощие, чем он, — улыбнулся в ответ Астарт.
Адон Агенор потрепал Охотника по плечу:
— Говорят, ты глотаешь камни, чтобы ветер не сдул тебя с палубы?
Моряк с кистью в руке поскользнулся на свежевыкрашенной плахе и с шумом шлепнулся.
— Это Саркатр, — сказал адон Агенор, — узнаю по звуку: всегда громко падает.
— Ну если Фага брякнется, зажимай уши, — засмеялся Анад, — пойдет такой треск, что весь Левкос-Лимен помрет со страху.
Саркатр, недовольно хмурясь, разглядывал собственный бок, запачканный в ярко-желтую краску. Это был далеко не молодой финикиец плотного телосложения с густой проседью в темных волосах и бороде.
Повар Фага, человек очень подвижной, несмотря на чрезмерную полноту, ни слова не говоря, принялся соскребать с Саркатра густой слой краски.
Еще несколько матросов работали со снастями и обивали медью концы длинного рея. Под лучами солнца на досках пузырилась смола. Астарт подцепил на палец янтарную каплю и удивился:
— Не кедр?!
— Нет. Местная акация. Здесь, на берегах Нижнего моря, как зовут северяне, и кедровой щепки не найти.
— У Альбатроса суда тоже из акации?
— Что ты? Альбатрос есть Альбатрос. Его суда из вавилонского кипариса и индийского тика. Из тика — хорошие суда, крепкие, но плавать на них — одно проклятье: каждая заноза вызывает нарыв.
— Я слышал, что часто мореходы называют это море Красным. Отчего?
Кормчий пожал плечами.
— Может, оттого, что море окружено пустынями. Пустыни египтяне именуют «красными землями». Ты ведь говоришь на их языке? А может, оттого, что весь западный берег заселен племенами с такой же красной кожей, как у египтян.
— Адон Агенор, кто вчера пел, когда…
Кормчий странно посмотрел на Астарта и, перебив его, крикнул матросам, что на сегодня работа закончена: надвигался знойный полдень. Затем все забрались под растянутый на кольях парус. Фага с помощью Анада разложил на циновках жареное мясо, фрукты, пшеничные лепешки. Объемистую амфору с вином выудили из-под днища корабля. Кормчий представил экипажу Астарта, и тот скупо рассказал о себе. Люди слушали его внимательно, и Астарт видел по их лицам, что они догадываются о его недомолвках.
И вдруг его осенило: к нему здесь так внимательны, потому что каждый из них имеет свои счеты с жизнью. И его, Астарта, поступки близки им по духу. Близки и адону Агенору, и грустному скомороху-охотнику, и загадочному Саркатру, чьи изнеженные, нервно подрагивающие пальцы совсем не похожи на пальцы трудяги-морехода, и неуклюжему забавному Фаге, и всем сидящим здесь.
Ну, все свободны до завтра, — произнес кормчий, поднимаясь с циновки, — Астарт, твое место в трюме, такова воля Альбатроса. Не забудь надеть на руки цепь.
Астарт лежал на голых досках в трюме. В квадрате люка — ослепительный клочок неба. По обшивке шуршали невидимые тараканы. Странно было чувствовать в трюме иной запах, не кедровый, знакомый каждому мореходу с детства.
Заскрипели сходни. «Ахтой, наверное», — подумал Астарт. По ступеням осторожно спускалась женщина с рогатым систром в руках.
— Темно как! — по-египетски сказала она, и голос ее показался знакомым.
— Тебя прислал адон Агенор? — равнодушно спросил Астарт.
— Да, но я тебя не вижу.
— Передай ему мою благодарность. Уходи.
— Ты меня принял за рабыню? — Она засмеялась. — Я жена Агенора.
Астарт вмиг очутился на ногах.
— Прости мою грубость, госпожа.
— Теперь ты меня не прогонишь?
— Ты здесь хозяйка. Но зачем понадобилось приходить сюда? В такую жару?
Женщина села на ступеньку. Свет падал на ее львиноподобную прическу, перехваченную золотистым шнурком с кисточкой над переносицей. Узкая полоска белого шелка не скрывала медно-красную округлость плеч. Длинные ресницы прятали в своей тени почти все лицо женщины.
— Мой муж и господин сказал: тебе понравилась моя песня.
— Так это ты пела? Боги… почему по-египетски?
— Это египетская песня.
— Нет!
— Почему ты кричишь? Стих этот — из древних папирусов, а мелодию сложили совсем недавно, лет десять тому назад в абидосском храме богини Хатор.
Она запела с середины песни:
Хоть в Сирию меня плетьми гоните…
Астарт спустился на пол у самой кромки света.
Женщина продолжала петь без слов. И вдруг замолчала.
Тихо шуршали тараканы. Женщина боялась нарушить тишину.
Астарт беззвучно рыдал, опустив голову. Женщина растерялась. Такой мужественный с виду мореход, и вдруг…
Страшное зрелище — мужские слезы. Чужая боль передалась египтянке. Она отбросила систр, прижала голову Астарта к своей груди, готовая тоже разрыдаться.
— Зачем же так? — шептала она, поглаживая, как мать, его волосы, — все приходит и уходит, и нельзя оставлять горечь в сердце. Ты ведь молод, и твоя любовь вся в будущем. Любая женщина будет счастлива, если ты ее полюбишь. Ты должен радоваться жизни…
Астарт слышал ее шепот, стук чужого сердца, чувствовал прикосновение ее рук. И вдруг ему захотелось увидеть ее глаза. Он повернул ее к свету.
Нет. То были совсем другие глаза: овальные, казалось, заполняющие чуть ли не пол-лица, — глаза египетской женщины.
— Спасибо, госпожа. Еще никто на свете, кроме нее, не мог так…
Она постаралась перевести разговор на другое, и Астарт пошел ей навстречу.
— Я видела тебя вчера. И я хочу, чтоб ты любил моего мужа и господина. Он хороший человек, но безрассуден. Его считают первым смельчаком, он дорожит этим.
— Наоборот, адон Агенор показался мне самым хитроумным из кормчих. Ведь никто не догадался надеть корзину на голову.
— Какую корзину?
Астарт рассказал, и женщина долго смеялась.
— Дружи с ним, Астарт, видишь, я знаю твое имя. Думаешь, Альбатрос зря вас свел вместе? Все же видят, кто ты такой.
— Кто же я? — насторожился Астарт.
— Как тебе сказать… с головой на плечах, но бунтарь. Так ведь?
— Ты же меня не знаешь.
— Кто не слышал о первом шофете Тира?
— Но его же боги превратили в мышь?
Женщина улыбнулась.
