Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Ну-тка, сказывай толком, – построжал голосом Иван Богданович: вдруг жарко ему стало в горнице, вынул платок, вытер лоб и широкие залысины, прошел к столу, сел на удобную со спинкой скамью, покачал головой. «Вот тебе и пасхальные куличи на Ильин день! – с досадой поморщился князь Иван Богданович. – Князь Борятинский ушел на Уреньскую черту и два московских стрелецких полка из Синбирска увел с собой! А я теперь сам себе друг! Воротится вор Стенька, а кремля оборонять-то и некому!» – И строго к посыльщикам со спросом. – Велика ли сила накопилась в Усолье? И где теперь сам разбойный атаман Разин хоронится, ежели только жив остался после крепкого ранения?
– А как побил ты, князюшка Иван Богданович, вора Стеньку, так и побежал он вниз по Волге. Да недалече убежал, до Самары. А в Самаре, оставя пулями стреляных да саблями рубленных, спустился ближе к переволоке. Сказывали на Усолье казаки, что станом стоит пониже Соснового острова в Тихих Водах! – смекалистый мужик быстро понял, что вести эти в диковинку синбирскому воеводе, стало быть, без дыбы дело обернется, а опосля и о награде можно будет челом бить, авось не откажет за верную службу.
– А в Надеином Усолье, батюшка воевода и князюшка, – продолжал вещать бобыль, а на губах, вона, уже и улыбка поползла, обнажая мелкие острые зубы, – за тамошнего атамана встал вор Ромашка Тимофеев с товарищи, с воровскими казаками, а в сборе у него уже с пять сот человек, да каждый день число их множится беспрестанно. А как придут вскоре к вору Стеньке со степи калмыки с табунами многочисленными…
– Какие еще калмыки? – воевода и князь от удивления едва не вскочил из-за стола, но тут же взял себя в руки, сел, пальцы стиснул до боли в суставах. – Неужто и калмыцкие тайши с ним в воровстве? Быть того не может, Ивашка! Не заврался ли ты часом сверх всякой меры, а?
– Хвастал один подпивший изрядно казак, что как подойдут к вору Стеньке воровские партии из-под разных городов с пушками, да калмыки, коих он к себе призывает, то и пойдет сызнова вверх степью на реку Урень к уреньским воровским казакам, которые показали свою верность атаману под Синбирском. И по Волге-реке поплывут для воровства и разорения, потому как посланы атаманы от Разина в Астрахань и на Дон за новыми тысячами воровских казаков, – окончил сказ Ивашка Федоров, и оба проворно – бух-бух! – лбами о пол, да так, на коленях, с непокрытыми головами и застыли, ожидая воеводского решения своей участи.
Князь Иван Богданович в раздумье погладил бороду раз, другой, потом снизу через пальцы пропустил, пытливым взглядом покосился на вестников, на дьяка Лариона Ермолаева – и этот ждет воеводского приговора холопам, а верный Спирька у двери ногами растопырился шире плечищ аршинных, в руках крутит плеть со свинцовыми шариками на конце, словно не терпится ему усердие свое перед хозяином выказать да из мужицких армяков летнюю пыль выколотить как следует!
– Места тамошние вам хорошо ведомы, окрест Усолья, плуты сермяжные? – неожиданно громко после долгого молчания спросил воевода, теперь накручивая правый ус на толстый палец.
– Наиотлично ведомы, батюшка воевода и князюшка! – тут же ответил с поклоном, все так же, на коленях, пребывая Ивашка Федоров, догадавшись, что за этим спросом последует важное поручение. А его товарищ Игошка Иванов не утерпел, впервые вступил в разговор с воеводой. Покашляв в кулак, он неспешным тоном поведал:
– С местными отроками не един раз по грибы ходили вокруг усолья. Знаемы все тропки и овражки с ежевикой, истинный бог!
– Добро, коли вам тамошние овражки хорошо ведомы, – решил что-то князь Иван Богданович и ладонями о столешницу несильно прихлопнул, словно печатью закрепил свое решение. – Ларион, отпиши стрелецкому голове Офоньке Козинскому, чтоб ныне же, по получении моего повеления, со всеми своими стрельцами, с теми, которые прибежали к нему с Самары, да еще с теми, что я дам ему в подмогу, наскочить скрытно на тех воровских казаков и побить всех, чтобы не разбежались опять по лесам! Всякому нужен гроб, да никто на себя не строит! Не угомоним битого вора Стеньку, обрастет силой и сызнова по наши души грянет из тех усольских урочищ!
– Слушаюсь, батюшка князь Иван Богданович, – дьяк Ларион склонился в поклоне поясно, острой бородкой едва не в колени ткнул. – А этих бобылей куда прикажешь, батюшка князь? В темницкую?
– А эти бобыли еще воли от моей руки себе не добыли, – с усмешкой пошутил князь Иван Богданович, да так, что у мужиков кожу будто крещенским морозом сквозь драные армяки скукожило. – Будет статься, не врут – награжу по заслугам, ежели своровали – велю кожу наизнанку с пят на голову завернуть, пущай и таким способом по земле побегают! Спирька, поедешь с ними для догляда, чтоб не сошли безнаказанно, случись по их вине какая поруха! Ступайте, мне пора Господу помолиться, да и на боковушку… Голова трещит от всех этих воровских дел и волнений! – И князь Иван Богданович со скорбным лицом, так и не поужинав толком, скрылся в боковой спаленке, утонув в пуховой перине…
Был поздний вечер восемнадцатого октября… А спустя три дня, под утро на двадцать первое, в густом тумане, павшем на Волгу, в протоку у Надеина Усолья неслышно, без плеска веслами, вплыли струги. С носового струга тихо сошли пятеро человек в серых кафтанах и безмолвно, не шебурша гравием, крадучись, пошли вверх и чуть наискось по берегу, забирая вокрут мыска, место которого указывала лишь высоченная сосна, верхушкой торчавшая из молочной пелены рокового утра. Пятеро по еле приметной тропе взобрались по откосу вверх и по мокрой от росы траве пошли к мысу. Ни звука, ни голоса, и костер, разложенный под сосной, давно потух.
Огромный детина ухватил одного из спутников за рукав армяка, взглядом спросил – здесь ли, дескать, тайный дозор притаился? А тот согласным кивком головы подтвердил – здесь. И все пятеро снова двинулись к мысу так же тихо, стараясь не хрустнуть ненароком сухой валежинкой. И все же шагов за десять не убереглись – что-то хряснуло под сапогом, и от сосны тут же испуганный окрик:
– Кто таков? Назовись, а то пальну из пищали!
– Не полошись, менять вас идем, – ответил Спирька, надвигаясь на караульных, словно медведь, вставший на задние лапы.
– A-а, это ты, Янка? Чего в такую рань, еще и солнышко не вскинулось над окоемом, зги не видно из-за тумана… Ой, братцы, это же не Янка
