Александр Авраменко - Красно Солнышко
– Ну да. В роду чуть ли не самой страшилкой была. Потому и в девицах засиделась.
Рассмеялся Брячислав облегчённо, пояснил:
– А ты как думаешь, красива твоя ладушка?
Слав руку на сердце положил, ответил честно:
– Краше её для меня на свете нет…
– И мне она нравится. Ты не подумай чего. Красавица у тебя жена, добрая, ласковая, верная, работящая. И эти все красивые. Просто по-разному мы смотрим. Неужели не понял?
Юноша хотел было что-то сказать, потом дошло, хлопнул себя по лбу с размаху:
– А ведь верно! Для нас эти девки – раскрасавицы. А у них они – уродливы. И наоборот!
– Верно говоришь. – Улыбнулся, положил руку на плечо парню: – Идём в городок. Надо чудинок перед дальней дорогой в баню загнать да переодеть. Пусть Анкана этим займётся. Спать их положим во втором доме, благо тот наполовину пуст. Нечего пока блуд разводить. Завтра в путь, вот по дороге пусть народ и присматривается друг к другу. Глядишь, как до места доберёмся, так и свадебки начнём играть.
Позвал Путяту-жреца, пояснил ему, что требуется. Тот тоже посмеялся, да на свет и выдал:
– Значит, помогать друг другу будем от самых уродливых избавляться. Мы им наших чуд отдадим, а они нам своих.
Потом зашагал к открытым воротам – дел у него немерено ещё: травы лечебные проверить, от хворей лечить, коли кто заболеет, настойки-притирания обновить. Да ещё Эпика-гречанка свалилась на его голову – стоит над душой да требует слова свои на славянскую речь перевести. Учит язык будущего мужа. Старается. До того жреца допекла, что тот и не знает, куда скрыться, чтобы в покое побыть хоть немного.
Из-за девчонок задержались с отплытием ещё на два дня. Пока их всех отмыли, переодели, в порядок привели да по кораблям распределили, время и ушло. И новую лодью, из двух ромейских каторг составленную, опробовали на воде. Пришлось приноравливаться, но управились. И наутро третьего дня дружина в новый путь отправилась. Брендан на передней лодье шёл, путь показывал. Следом – двулодник, так прозвали чудо составное. Далее – прочие две лодьи паруса расправили. Городок же оставленный ни рушить, ни жечь не стали. Просто подпёрли все двери палками, как у славян испокон веков делалось, поклонились земле, приютившей их на два года почти, затем на лодьи взошли и в путь двинулись. Пусть стоит застава. Весной пойдёт караван с поселенцами на новые места, остановится на роздых. Размять ноги, скотину подкормить на земле хоть день-два да помыться в пути первое дело. А баня тут знатная…
До берега континента плыли на два дня дольше, чем первая лодья шла. Двулодник сдерживал. Однако теперь его вести не в пример легче было, чем прежде. Паруса слушался, вёсел рулевых тоже хорошо. Да и команда приспособилась быстро к необычайной лодье. К тому же уж больно удобно теперь стало на таком корабле – на помосте, соединяющем корпуса, настоящую избу поставили, длинную правда. Люди в тепле, спят не на жёсткой палубе, а на удобных лежанках, не под палубой на лавках, всем ветрам открытые. Девицы, у чуди взятые, себя тихо ведут, послушно. Правда, приходится с ними знаками объясняться. Но когда понимают, делают без всяких разговоров. Видать, жёнка Славова им мозги вправила. Сами-то молодые на первой лодье, вместе с князем и ирландцем идут. И волки с ними. Все шестеро. Два матёрых, самец и самка, патриархи рода. И четверо их щенков, уже папу с мамой переросших. К людям приученных с рождения. Вахту наравне с людьми по очереди несущих. Станут на носу, принюхиваются к ветру. Или лапами толстыми о борта обопрутся, голову лобастую высунут, всматриваются жёлтыми глазами в бескрайнюю гладь.
Как до берега нового мира славяне добрались, взяли на полдень. Потекли мимо глаз изрезанные обрывистые берега, изъеденные ветрами и лютым холодом. Оставались позади бесплодные бухты-гавани, вырубленные морем-океаном в сплошных скалах. К суше не приставали. Воды пресной было достаточно, а в бочках берестяных ни она, ни продукты не портятся. Тем паче что путь был разведан. Брендан вёл корабли уверенно. Ни разу не сказал, что ошибся. Все приметы называл верно. Не зря он семь лет по морю на кожаном утлом судёнышке ходил. Искал новые земли.
Вскоре показался большой проход в скалистом берегу. Бросили на ходу ведро в воду. Ирландец попробовал на язык, удовлетворённо кивнул, показал, куда надо двигаться. Для тех, кто не понял, пояснил: вода чуть меньше солона, чем в море открытом. Опытному человеку сразу ясно – река в этом месте где-то есть. В прошлый раз потому и решили сюда войти, что разницу почуяли. А там и до устья реки поднялись. Всё было, как они с Крутом описывали.
Вытянулись лодьи в цепочку, на сей раз двулодник предпоследним пустили. Поменяли порядок в строю. Ветер попутный был. А вода – ну не сказать, что течение слишком уж сильное. Под парусом да вёслами двинулись ещё дальше к полудню. Погода вокруг ещё тёплая. Люди спят, не мёрзнут. Пар изо рта не валит. Словно лето бабье вокруг. Затянувшееся не в меру, а ведь уже ревун[25] к концу подходит…
И в один из дней, солнечных на диво, вышли четыре корабля на бескрайнюю гладь, вытянувшуюся вдаль сверкающей дорогой. Как и сказано было – леса вековечные вдоль берегов к небу тянутся, тишина необыкновенная. И на душу мир и покой словно снизошли. И вознёсся клич радостный, знаменующий окончание поисков дружины, к небесам, откуда боги на детей своих смотрят, успеху их помогают…
Брячислав едва ком в горле сдержал, хриплым голосом спросил бывшего монаха, не стесняющегося показать слёзы радости:
– Куда теперь, Брендан?
– Не знаю, княже. Хочешь – к тому берегу поплывём. Хочешь – к этому. Мы и там и там были. Коли большой град думаешь ставить, тебе самому место выбирать нужно. Ибо я твоих задумок не ведаю. Коли просто перезимовать – в полудне пути тут мыс есть. Там можно стать. Поляна большая, ручей невеликий. Лес не вплотную подходит к воде, а поле образует. Места нам хватит. И почва обильная.
Кивнул Брячислав:
– Веди туда.
Вспенили вёсла воду, дружный выдох из сотен грудей вырвался, и взвился к небу чистый голос на одной из лодей:
Синяй морюшко всколыхнулося,Орёл с лебедем купа… в нём купа… в нём купался.Орёл с лебедью в нём купался.От орла лебедь знать, знать пыта… знать пыталася,От орла лебедь знать пыталася:– Уж ты, батюшка, сизой, млад сизой, млад сизой орёл.Уж ты, батюшка, млад сизой орёл,Где ж ты был-летал, где полё… где полётывал?Где ты был-летал, где полётывал?Не бывал ли ты, орёл… ты, орёл, на моей стороне?Не бывал ли ты на моей стороне?Не слыхал ли ты, орёл, про мою, про мою голове?Не слыхал ли ты про мою голове?Не тужут ли, орёл… орёл, тятька с мамкой обо мне?Тужут, плачут, сокрушаются,Сына милого до… дожида… дожидаются.Сына милого дожидаются,В чисто поленьку со… соби… собираются.В чистом поленьке огонёк горит,Огонёк горит всё… всё… всё тихохонько.Огонёк горит всё тихохонько,А дымок идёт всё… всё лего… всё легохонько…
Мгновенно песню подхватили почти все, находившиеся на кораблях, кроме чудинок. Они удивлённо всматривались в окружающих их мужчин, но после первого куплета, когда самые смышлёные уловили мелодию, в гул голосов дружинников вплёлся первый тонкий девичий голос, потом второй, третий… Слов они не знали, да и не понимали, о чём поют их будущие мужья. Но сердцем поняли, что нужно поддержать, ибо в песне единство рождается, если та песня с товарищем или другом, с семьёй разделена… Чудинки просто подтягивали без слов, но голоса ложились на мелодию неожиданно ладно.
