Дадли Поуп - Лейтенант Рэймидж
— Мы только выполняли свой долг, — холодно произнес Рэймидж.
Она выпустила его руку. Хотя этот голос принадлежал ему, у него было чувство, что какой-то злой чужак без спросу произнес эти пять слов, в то время как ему на самом деле хотелось заключить ее в объятья, прижаться к ней, сказать, что он все понимает насчет Пизано, что он готов свернуть горы, переплыть Атлантику, поддерживать свод небес — и все это ради нее.
— Простите меня. Давайте забудем о сказанном. Может, я могу помочь привести в порядок ваши волосы? — сказал он, полушутя.
Она посмотрела на него широко раскрытыми от изумления глазами, затем взволнованно произнесла:
— Неужели это настолько необходимо?
— Нет, но вы оставили дома вашу горничную…
Она приняла протянутую им оливковую ветвь мира.
— Да, бедная девушка — она была беременна. Я оставила ее в Вольтерре. И правильно сделала: безжалостный лейтенант Рэймидж все равно не потерпел бы такой роскоши с моей стороны.
— В этом нет нужды, я сам могу расчесывать вам волосы.
— Шесть раз в день? — лукаво спросила маркиза. — Кроме того, есть и другие вещи, которые служанка должна делать для госпожи.
Рэймидж залился краской.
— Гребень в кармане моей накидки, — сказала она.
Вытряхнув песок, застрявший между зубьев гребня и вытащив булавки, удерживающие волосы, Рэймидж приступил к расчесыванию. Да, это была напрасная потеря драгоценного времени, но через час, когда он будет идти по улице, его могут схватить вражеские солдаты, схватить и расстрелять, поскольку на нем не будет мундира. Стоит ли рассказать ей, как он намерен замаскироваться? Нет, не сейчас, не нужно отравлять эти последние секунды.
— Это первый раз, когда мужчина расчесывает мне волосы…
— И первый раз, когда мне приходится расчесывать волосы женщине.
Они оба рассмеялись, и Рэймидж посмотрел на матросов, смутившись вдруг при мысли о непристойных шуточках, которыми те, возможно обмениваются между собой, но никто не обращал на них внимания.
— Я не единственный на этом берегу, кто занимается ремеслом цирюльника.
— Неужели?
— Некоторые матросы помогают друг другу заплетать косицы.
— Косицы? Матросы?
— Хвостики. Матросы называют их косицами. И очень ими гордятся к тому же.
Наконец волосы были более-менее расчесаны. Они были черными, как вороново крыло, и вьющимися. Рэймиджу хотелось пропустить эти пряди сквозь пальцы, взъерошить, заставив ее засмеяться, а потом пригладить опять. Вместо этого он попытался приладить на прежнее место заколки.
— Лучше заплетите их в «косицу», лейтенант, — предложила она.
— Ладно, только лежите спокойно. Я соберу волосы на одну сторону — мы откроем новое веяние в моде.
— Ваши волосы тоже неплохо было бы расчесать, лейтенант. На затылке они вообще торчат вихром!
Он провел рукой по голове и обнаружил, что из-за засохшей крови несколько прядей торчат вверх, словно петушиный гребень.
— Это из-за пореза на голове, — пояснил Рэймидж.
— Как это случилось?
— Меня ранили, когда французы напали на наш корабль.
— Вы были ранены?
— Всего лишь легко, — сказал он, убирая гребень обратно в карман накидки и буквально ощущая, как тикают часы, отмеряя уходящее время. — Ну что же, мадам, вот вы снова самая прекрасная девушка на балу. Но вы должны простить меня — прежде чем отправиться в деревню, мне предстоит выполнить весьма неприятную работу.
— Неприятную?
— Да, но она не займет много времени. Скоро я вернусь вместе с доктором. — Ему хотелось припасть к ее губам, но вместо этого он с преувеличенной вежливостью поцеловал ей руку. — 'A presto…
Рэймидж направился к Пизано, который сидел на камне в нескольких ярдах от остальных.
— Пойдемте со мной, — отрезал он.
Пизано последовал за лейтенантом за кучу больших валунов. Когда они скрылись из виду, Рэймидж сказал:
— Я отправляюсь в деревню. Судя по вашим словам, сказанным накануне, вы скорее предпочтете остаться на суше, чем продолжить путешествие.
— С чего вы взяли? — настороженно спросил Пизано.
— Так да или нет?
— Я хочу знать…
— Отвечайте на вопрос, — продолжал настаивать Рэймидж.
— Конечно, я хотел бы продолжить путешествие, остаться будет равносильно самоубийству.
— Отлично. Мы сложены примерно одинаково, а ваша одежда лучше моей подходит для прогулки по деревне. Я был бы весьма признателен, если бы вы одолжили ее мне.
Пизано заверещал и стал было возражать, но Рэймидж оборвал его:
— На кону стоят человеческие жизни: жизни семи моих людей и маркизы, не говоря о вашей собственной. Так что я не намерен подвергать их неоправданному риску. А разгуливать по деревне в форме британского морского офицера и есть неоправданный риск.
— Это… это… это же насилие! — завопил Пизано. — Я буду жаловаться вашему адмиралу!
— Можете добавить этот пункт к списку ваших протестов, — хмуро ответил Рэймидж.
Тут Пизано потерял контроль над собой: он начал прыгать, размахивать руками, словно ловя на лету мух, лицо перекосилось от возбуждения, а речь превратилась в нечленораздельное бормотание.
Рэймидж часто заморгал и стал почесывать шрам на лбу; на теле густо, словно роса, высыпал холодный пот. Лейтенант понимал, что находится на грани потери самообладания, и в любой момент готов перейти ее: а в такие моменты он будет драться без пощады или убивать без сожаления. Пизано остановился, чтобы перевести дух, и посмотрел на лицо англичанина так, словно видел его впервые: брови сдвинуты в одну линию, а темно-карие глаза представились графу парой нацеленных на него пистолетных дул. Длинный шрам, наискось пересекающий лоб над правым глазом внезапно превратился в белую линию на фоне загорелой кожи, на висках вздулись вены. Кожа на скулах натянулась, крылья носа расширились, нижняя губа искривилась. На мгновение Пизано пришел в ужас.
Рэймиджу потребовалось приложить немало усилий, чтобы не сорваться на крик. Кроме того, он старался строить фразы так, чтобы там было как можно меньше слов, содержащих звук «р».
— Из всего, что вы наговорили сейчас, вас касается только одно: граф Питти. Уверяю, он был убит. Что до остального, то факт, как я выполняю полученные мной приказы — это касается только меня. Мне предстоит ‘апорт… отвечать за их выполнение перед вышестоящими офицерами.
Нарочитое спокойствие, прозвучавшее в голосе Рэймиджа, несколько умерило волнение Пизано, так что он, обретя снова дар речи, разразился криками:
— Лжец, трус! Не сомневаюсь, ты сдал свой корабль из-за того, что струсил!
