Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
– К мазарам бегом! Отбейте басмачей, – слабым, но властным голосом приказал Симачков.
Красноармеец, оставив своего лежащего коня на поляне, побежал к укрытию. Но он не успел пробежать пятидесяти метров, как басмачи, понявшие, что им теперь не пробиться по этому ущелью, вскочили в седла и скрылись в лесу.
Василенко и Макарин вернулись к командиру отделения.
– На коней – и назад в первое ущелье. Они там пойдут. Не пропускайте. Преследуйте потом по долине, – вновь приказал Симачков.
– Но вы же…
– Что я? Дотерплю, пока с заставы подъедут. На коней!
Симачков неподвижно лежал, подогнув к груди колени и крепко стиснув зубы, чтобы не стонать от боли в животе. Он лежал и смотрел на своего любимого серого коня, который вскочил и проскакал было несколь метров за конями Макарина и Василенко, но потом вернулся, остановился рядом с хозяином, постоял немного и лег.
«Не оставит в беде!» – думал Симачков о своей лошади, он даже хотел сказать: «Не горюй, милый, повоюем еще», – однако молчал; ему казалось, что, если он разожмет зубы, то не сможет потом так терпеливо переносить боль, потеряет сознание, а этого он не хотел.
По его предположению, с заставы должна подъехать помощь примерно через час, и ему нужно было продержаться этот час, чтобы доложить обстановку. Гимнастерка его прилипла к животу, но Симачков чувствовал, что кровь больше не идет из раны; это немного успокаивало его.
Минут через десять в первом ущелье началась стрельба.
«Успели хлопцы, не пройдет банда, – подумал Симачков. – А на Кара-Сасе комендатура им дорогу перекроет».
Стрельба прекратилась. Осталась тишина, нарушаемая спокойным дыханием лошади, и боль в животе.
Поляну осветило солнце. Стало жарко, как-то враз пересохли губы, сильно захотелось пить. Хотя бы глоток воды…
Откуда-то прилетала большая зеленая муха и стала кружиться над вспотевшим лицом, все время намереваясь сесть на губы; Симачков медленным движением (от резких движений боль усиливалась) отгонял муху, но она продолжала назойливо жужжать возле рта.
Медленно шло время. Прошло, как казалось, раненому, минут двадцать. Еще сорок минут… Надо терпеть, надо ждать…
Но Симачков ошибался, настраивая себя на длительное ожидание. Посланный им на заставу красноармеец встретил на полдороге смену – Невоструева с тремя красноармейцами и комотрядовцем Манапом Кучукбаевым. Он сообщил им о появлении банды и поскакал дальше, а группа Невоструева галопом понеслась к ущельям. Через несколько минут пограничники спешились возле раненого Симачкова.
– Куда тебя?! – нагнулся над своим другом Невоструев.
– Пить, Федор, пить… – с трудом разжал зубы Симачков.
Невоструев был рад, что заехал сюда, что может помочь своему другу. Он сам готов был нести его на руках до самой санчасти, но понимал, что сделать этого не сможет, надо преследовать банду. Снял с себя гимнастерку и отдал ее красноармейцу.
– Сделайте носилки. Вдвоем повезете, – потом повернулся к Кучукбаеву: – Веди на Кара-Сас.
Он нагнулся к раненому:
– Прости, что оставляю, но сам знаешь – надо.
– Догоняй их. Отлежусь – повоюем еще…
Кучукбаев, хорошо знающий местность, провел погрангруппу к Кара-Сасу коротким путем. Они подоспели вовремя. Банда, наткнувшись на засаду, которую устроил Самохин с комотрядовцами, повернула обратно, но путь отступления ей преградили Макарин, Василенко и Невоструев со своей группой…
После боя Самохин поблагодарил Кучукбаева и других комотрядовцев за помощь, а у Невоструева спросил, почему тот в одной майке и где его гимнастерка.
– Симачкова на ней везут.
– Убили?!
– Ранили. В живот. В памяти, но плохой.
Оставленные Невоструевым пограничники, срубив клинками два ровных деревца, продели их через рукава двух гимнастерок, получившиеся примитивные, но крепкие носилки привязали к седлам двух лошадей, вставив расспорку, чтобы кони не сдавили раненого, и повезли Симачкова в санчасть комендатуры.
Вначале раненый чувствовал себя неплохо, крепился, во всяком случае, но когда проехали половину пути, стал терять сознание.
В комендатуру приехали к обеду. Врача не было, уехал какую-то заставу, и раненого приняла Надежда Яковлевна. Не отошла она от больного и когда приехал врач. Двое суток дежурила Надя у постели Симачкова, кормила и поила его из ложечки, меняла мокрое от пота и крови белье и, сдерживая слезы, с улыбкой говорила ему о его будущей жизни, о свадьбе, о детях, которые обязательно будут похожими на отца, такими же сильными, как и он.
Симачков под влиянием спокойного, ласкового голоса и искренности тона тоже начинал мечтать о будущем, вспоминать свое детство, девчат украинских: «Как они спивают!» Вспоминал в снежном цвету вишневые сады по хуторам. О вишневых садах Симачков говорил с особой теплотой и любовью. Надежда Яковлевна улыбалась и глотала слезы.
Раненый все чаще и чаще стал терять сознание, а когда приходил в себя, то просил:
– Усни, Надежда Яковлевна, я потерплю.
Она отвечала ему, что спала, пока он спал, и вновь начинала разговор об Украине, о вишневых садах. Он поддерживал ее, вспоминал, как они, босоногие хлопцы, до слез обиды завидовали богатым хуторянам и очень хотели вырастить свои вишни; но ни земли для сада, ни саженцев не было. Однажды он все же решил посадить вишню в палисаднике и выкопал дикий отросток от корня в саду у одного куркуля. И тот куркуль спустил на него собак…
Симачков умер. У его могилы Надежда Яковлевна посадила вишневое деревце.
За два десятка лет объехала она с мужем почти всю южную границу Советского Союза и всюду, где жила, сажала вишни…
Тайна черного камня
1
В четырех километрах от заставы, за пшеничным полем, начинается ущелье. Глубокое, узкое, как коридор. Оно огибает маленькую горушку и выходит к реке. В ущелье даже днем полумрак и тишина, только негромкий шум водопада доносится от речки, да иногда каркает воронье.
Хозяйничают вороны в ущелье с тридцать третьего года, после той страшной ночи, когда банда Шакирбая, бывшего владельца приграничной долины, тихо пробралась в село Подгорновку, перерезала всех колхозных коров, разграбила магазин и увела в ущелье председателя сельского Совета Семена Капалина, его жену Марину, сына Илью и малолетнюю дочь Ганю.
Утром подгорновцы и пограничники нашли их истерзанные тела. Илья еще был жив. Односельчане осторожно, на шинели, снятой кем-то из солдат, отнесли его к сельскому фельдшеру. А Семена Капалина с женой и дочерью похоронили в ущелье. Вырыли широкую могилу в каменистом грунте и поставили три гроба рядом. На могиле установили звезду, наспех сделанную сельским кузнецом и им же выкрашенную в красный цвет. Пограничники вскинули винтовки – гулко прогремел залп, второй, третий. В это время кто-то из сельчан и заметил пугливо
