Меч мертвых - Семёнова Мария Васильевна
Варяг носком сапога отбросил черен меча подальше от безвольной Харальдовой ладони.
– Когда очнётся этот недоношенный, – устало обратился он к Искре, – скажи ему, что я не подсыл.
Харальд был жив – он корчился и вздрагивал на снегу и, наверное, впрямь должен был скоро прийти в себя. Искра понимал: в его положении самое разумное было остаться смирно стоять. Потому что одноглазый и с ним сотворит всё, что пожелает, как с Харальдом, только ещё быстрее и легче. Он, наверное, сумеет разделаться даже с Эгилем, если тот прямо сейчас выбежит из-за кустов… Искра покачал головой и ответил, зная, что обрекает себя:
– Такого не бывало ещё, чтобы моих побратимов калечили у меня на глазах, а я спокойно смотрел. Я не хотел ссориться с тобой, чужой человек!
– Ты не так сноровист, как он, зато ты умней, – кивнул одноглазый. – Вот только не хватило твоего ума отсоветовать ему на меня нападать. А ещё лучше – совсем сюда не сворачивать.
Искра выдернул меч из ножен и устремился к нему, заранее ведая – идёт на срам, если не на гибель. Последнее дело – с такими мыслями начинать схватку, но что поделаешь, если они справедливы, а и отступиться – сам себе потом будешь не мил?.. Искра успел заметить во взгляде единственного глаза нечто похожее на уважение. Больше ничего заметить он не успел. От страха и сознания обречённости руку вынесло в такой же замах, какой сделал только что Харальд. Искра даже съёжился, ожидая удара в лицо, но его не последовало. Лесной житель вправду прянул навстречу, только бить не стал – разминулся с Твердятичем и мягко скользнул ему за спину. Искра понял, что его сейчас ударят сзади и наверняка сломают хребет, и крутанулся, судорожно вскидывая меч наотмашь… Цепкие пальцы поддели его запястье и локоть, что-то сделали, крутанули, и потоптанный снег с жуткой быстротой ринулся Искре в лицо. Удара, отправившего в темноту, он потом так и не вспомнил, и это само по себе было унизительно и обидно. Искра долго силился сообразить, как ударил его одноглазый, но в памяти ничто не всплывало. И не было ни шишки, ни синяка, чтобы её подтолкнуть. Но признать, что утратил сознание просто от неожиданности и страха, когда летел носом в снег и чуял нутром, что лютый соперник вот сейчас, вот прямо сейчас без большого усилия сотворит над тобою всё, что ни пожелает, и твой меч, свидетель воинской чести, казавшийся тебе самому столь смертоносным и грозным, – ему, одноглазому и едва оправившемуся от болезни, не то что не гроза – даже не помеха…
Когда Искра очнулся, Харальд ещё не поднимал головы, лишь скрёб пальцами снег, и его меч, выбитый из ладони, блестел рядом, косо торча из сугроба. Искра завертелся в поисках своего, не увидел и понял, шалея от срама и ужаса: унёс!!! Но потом различил в двух шагах рыхлый след на снегу и узкий пролом в корке плотного наста, где пригревало яркое, уже на весну, солнышко. Ринулся туда, не вставая с колен, потерял равновесие и упал, барахтаясь в сугробе, но рука всё же дотянулась и ухватила облепленный снегом черен. Ему даже показалось, будто обмотанный ремешками металл не успел остыть окончательно. Ещё казалось – уж теперь-то он точно искрошит одноглазого, вздумай тот появиться опять…
Одноглазый не появлялся. Постепенно Искра чуть успокоился и стал слушать холодную тишину леса. Человека, пощадившего двоих вооружённых парней, не было ни в зимовье, ни около. Ушёл. И возвращаться не собирался.
Искра подобрался к Харальду и стал тормошить его, называя по имени.
Эгиля берсерка не пришлось долго ждать. Он отправился разыскивать конунгова сына налегке, вдвоём с ижором-проводником, оставив отроков стеречь добычу. Выбежав на полянку перед зимовьем, Эгиль увидел двоих юношей перед дверью маленького жилья. Они держали что-то в руках и рассматривали на солнце.
Искра неплохо владел языком Северных Стран. Но из того потока брани, которым громогласно отвёл душу старый викинг, – как ни силился, ни слова не сумел разобрать.
Харальд болезненно сморщился, поднимая ладонь к виску: от Эгилевой ругани в голове у него зазвенело.
– Не бранись, – устало попросил он соплеменника. – Всё, что ты говоришь, я уже сам себе трижды три раза сказал. Вот, посмотри лучше… Не узнаёшь?
Эгиль, сверх всякой меры удивлённый его поведением, закрыл рот и подошёл посмотреть.
Двое друзей держали деревянное изображение меча. Не учебный клинок, ибо кто же разумный делает учебный меч из мягкой сосны, а именно изображение. Чьи-то руки очень любовно и тщательно трудились над ним, а потом… сломали о колено, раскромсали в щепы ножом, разбросали по полу избушки. Хорошо ещё, в огонь не отправили. Знать, не думал тот человек, что у двоих юнцов достанет внимания узнать в расколотых щепках нечто знакомое. А потом и терпения – подобрать, сложить воедино…
Эгиль, озадаченно хмурясь, рассматривал удивительно похожий образ меча с сапфиром на рукояти. Того, что долго принадлежал Хрольву Пять Ножей, а потом был им подарен гардскому Сувору ярлу. Рукоять и чудесный камень на ней были вырезаны особенно тщательно, до последнего завитка цветов и листьев узора, деревянный клинок так и остался незавершённым. Искра крепко сжимал пальцами щепки, чтобы они не рассыпались.
У Харальда на лице и под подбородком разгорались багровые пятна. Он горстями прикладывал к ним снег, но отметины, словно в насмешку над его усилиями, только делались ярче и обещали стать полновесными синяками. Они с Эгилем обошли всю поляну, разыскивая следы одноглазого, но ничего не нашли. Как видно, чужак очень хорошо умел сбивать с толку погоню. Да и предсказанная Искрой позёмка началась перед самым появлением Эгиля с Тойветту, помогла утаить отпечатки в снегу…
– А жаль! – сказал Эгиль. – Разведать бы, где у них, разбойных оборотней, гнездо!..
Искра, осенённый неожиданной мыслью, повернулся к ижору:
– А что в твоём роду, друг, рассказывают про оборотней?
Молодой проводник сощурил голубые глаза и ответил, как подобает человеку осторожному, не склонному навлекать на себя гнев таинственных сил:
– Сам я не слыхал, но сосед однажды обмолвился, будто было дело когда-то давно, далеко от нас, в роду Одинокого Лебедя. Злой колдун увидел девушку, красивую и весёлую, словно уточка весной, и захотел её для себя. Но она уже выбрала жениха, и колдун, рассердившись, набросил на неё лебединые перья, превратив в птицу. Горько заплакала она и улетела в дальние страны, за тысячу озёр. Тогда её жених…
Эгиль рявкнул так, что с еловых лап прозрачной пеленой осыпался снег:
– Говори дело, недоношенный финн! А то не вздумал бы я проверить, так ли ты силён в колдовстве, как иные из твоего племени, что в огне не горели и в воде не тонули!..
Тойветту прыжком отлетел прочь, нехорошо пригибаясь, рука метнулась к ножу:
– Поди сначала поймай меня, старый отъевшийся боров! А я ещё посмотрю, выйдешь ты или нет из этого леса!..
Он был ровесником Искре – невысокий, цепкий и лёгкий телом, словно белка. Как большинство ижоров, он едва терпел датчан, много раз грабивших его родные места, и с большим подозрением относился к князю Вадиму, исправно взимавшему немалую дань. Рюрик с его варягами были куда любезней лесному народу. Тойветту из рода Серебряной Лисы нипочём не пошёл бы охотиться с жителями заморья, не попроси его об этом боярин Твердислав. Ижоры считали Пенька разумным и миролюбивым старейшиной и уважали его, и уважение распространялось на сына.
– Не ссорьтесь, не ссорьтесь! – торопливо вмешался Искра. – Это моя вина, Эгиль: я не подумал, прежде чем спрашивать, и он ответил на мой вопрос так, как понял его. И ты, Тойветту, не думай скверно про Эгиля. Он сердится, ибо мы упустили чужого человека, жившего в зимовье. Он думает, что это разбойник и оборотень к тому же, и хотел бы его выследить.
Проводник, остывая, убрал руку от ножен:
– Я знаю, где живут разбойные люди. Это за Сокольими Мхами, на островках.
