Меч мертвых - Семёнова Мария Васильевна
И он указал на прочные жерди, в кажущемся беспорядке укреплённые между камней. Теперь, когда притихла позёмка, стало заметно, что это и в самом деле не корни и не стволы упавших деревьев, а труд человеческих рук, и в воду тянутся снабжённые узлами верёвки.
Почему разбойники устроили кладовую не рядом с жильём, а за небезопасным разводьем, осталось только гадать. Может, когда-то и здесь были мостки, да сгнили или унесло по весне? Или ключи возгоняли со дна чистую воду, свободную от торфяной мути? Или всё было проще – хранили запасы еды и хмельного питья и от собственной неумеренной жадности, и от вражьей, если вдруг кто нападёт?..
Тойветту двигал губами, еле слышно уговаривая Небесного Старика заново расшевелить так некстати улёгшуюся позёмку. Безопасная тропка, по которой они добрались сюда, вилась среди россыпи островков; молодой ижор, уязвлённый в своей гордости проводника, подвёл Искру и датчан слишком близко к разбойничьему гнезду. От торчавших изо льда камышей, способных надёжно укрыть, островок-кладовую отделяло полных двадцать шагов чистого льда. Пока летел снег, эти двадцать шагов можно было миновать невозбранно. А теперь?..
Датчан Тойветту не любил, и за дело. Случись с ними что – туда и дорога. А вот с родом боярина Твердислава Серебряные Лисы испокон веку были друзьями. Кто простит Лисёнка, если из-за него Искру покалечат или убьют?..
…Неторопливый плот тем временем причалил к берегу, и разбойник в богатой, почти по-княжески скроенной шапке поздоровался с гостем. Приезжего повели в дом; судя по всему, это был важный и значительный человек, и принимали его здесь отнюдь не впервые. Тойветту, однако, было вовсе не до того, кто и зачем натоптал дорожку к обиталищу Болдыревой ватаги. Ветер понемногу усиливался, рано или поздно позёмка разгуляется снова; но и разбойники, надо полагать, захотят наведаться в свою «кладовую», пока затишье… Как только жители острова и их гость скрылись за гулко бухнувшей дверью, ижор подал своим спутникам знак. Все четверо вскочили на резвые ноги и что было силы помчались через ледяную проплешину к спасительным тростникам.
Конечно, они не успели. Эгиль, опять бежавший последним, торопился как мог и чуть не наезжал сзади на лыжи Искре Твердятичу, но переломить злую судьбу, определённо витавшую над ними в тот день, было не в его силах. Он, пригибаясь, уже влетал за шуршащую завесу серо-жёлтых коленчатых стеблей, увенчанных засохшими метёлочками, когда позади, за разводьем, начался переполох.
Сперва погоня отстала: пока снарядились, пока переправились с острова… Но вот разбойники поставили лыжи на лёд, и новогородцы, каждый про себя, поняли – плохи дела. Своё болото Болдыревы ватажники знали если и похуже, чем Тойветту, то ненамного, и безошибочно летели той же тропой, не особенно нуждаясь в следах. Иным путём выбраться в эту сторону через Сокольи Мхи было всё равно невозможно.
Человек, стремящийся уберечь свою жизнь, способен на многое. Но провести на ногах почти всю ночь и полдня, а потом удирать от погони – свежей, не обременённой усталостью и весьма обозлённой?..
Трижды разбойники подбирались к беглецам на расстояние выстрела, но неверный, резкий, порывистый ветер мешал как следует прицелиться. Потеряв без толку несколько стрел, преследователи решили не опустошать зря тулы и для начала подобраться поближе. Они тоже видели, что настигают.
Ветер между тем понемногу обретал прежнюю силу, и позёмка вновь понеслась над снегом и льдом, всё выше вздымая белые языки. К тому времени, когда белая мгла начала смыкаться над головами, двое датчан, ижор и словенин успели миновать самую опасную часть Мхов. Позади осталась сплошная топь, впереди замаячили первые плотные кочки с растущими на них кривыми корявыми деревцами. Однако до настоящего надёжного берега было ещё далеко. Слишком далеко. Не успеть добежать туда прежде разбойников.
– Эй, финн!.. – прохрипел Эгиль в спину ижору, всё так же неутомимо скользившему впереди. – А ну постой, что скажу!..
Одинокая сосна с большим птичьим гнездом на вершине возвышалась над колеблющимся морем снежных струй, точно путеводная веха, воздвигнутая самими Богами: не промахнёшься, не собьёшься с пути. Эгиль и Харальд медленно приближались к ней, приминая лыжами торчавшую из-под снега траву, и зыбучее белое покрывало немедленно заносило оставленные ими следы. Тойветту утверждал, что надёжная тропа в этом месте была совершенно прямой: только держи, мол, направление на сосну, и незачем бояться трясины. Так-то, оно, может, и так, но Эгиль, внезапно оставшись без провожатого, всё равно на первом же шагу покрылся липким пóтом, совсем иным, нежели от работы и бега.
– Это я должен был додуматься, а не ты, – сказал ему Харальд. – Если я и вправду хочу, чтобы меня называли вождём не только за мой род, но и потому, что я сам чего-нибудь стою…
Эгиль в ответ прохрипел, тыча копьём в лёд перед собой:
– Я в твоём возрасте тоже не до всего додумывался, Рагнарссон. Сумей прожить столько, сколько прожил я, и в твоей груди тоже накопится премудрость тысячи битв…
Он всё-таки настоял на том, чтобы идти первым, испытывая тропу тяжестью своего тела.
– Не в том дело, – сказал Харальд. – Ты размышлял, как сразиться и победить, а я только мечтал, чтобы Асы одолжили мне соколиное оперение – улететь от погони…
Эгиль усмехнулся в густую сивую бороду:
– Погоди хвалить меня, сын Лодброка. Пусть то, что я изловчился придумать, сперва убережёт нас от преследователей…
Разбойников было шесть человек, и они, кажется, уже начали понимать, что сильно недооценили тех, за кем взялись гоняться по Сокольим Мхам. Против всякого ожидания, чужаки не струсили и не сорвались в беспорядочное нерассуждающее бегство, способное закончиться только смертью в трясине. И они на удивление хорошо знали болото, которое люди Болдыря привыкли считать домом родным. То есть предводитель шестёрки довольно скоро начал жалеть, что взял с собой так мало народу. Ни в коем случае нельзя было дать пришлым выбраться за пределы Мхов: что, если это ладожские подсылы? И в лесу их ждёт сильный отряд, готовый защитить своих наворопников и без промедления двинуться по разведанному пути?..
…Удача улыбнулась ватажникам, когда те начали уже не на шутку беспокоиться, успеют ли перехватить беглецов до края торфяника, где единственная тропа сменялась тетеревиным хвостом стёжек-дорожек: помучишься, отыскивая следы. Вожак шестёрки обрадованно крикнул, первым приметив двоих пришлецов, замешкавшихся на бегу. Один нетерпеливо переминался, жаждая удрать и не решаясь бросить товарища. А второй, припав на колено, неловкими усталыми движениями пытался приладить к ноге соскочившую лыжу.
Оставалось не вполне ясным, куда подевались ещё двое, но о них можно будет поразмыслить потом. Ижору и словенину, застрявшим возле курящейся снежными вихрями кочки, было уже не спастись. Разбойники устремились к ним, на ходу выдёргивая из налучей луки. Настигнутые смешно заметались, особенно тот, что никак не мог подвязать непослушную лыжу, и вожак даже хотел было придержать готовых стрелять молодцов, – взять бы живьём да свести к Болдырю на расспрос! Однако тут стоявший на коленях молодой словенин наконец справился с ремешками и выпрямился… и вдвоём с ижором они бросились в сторону от известной тропы, прямо туда, где, насколько было известно разбойникам, могла ждать только гибель.
Подлетев к кочке, у которой те только что стояли, ватажники какое-то время переминались в нерешительности. Пускаться следом за ускользавшими беглецами было попросту боязно. Но те уходили всё дальше и почему-то всё никак не проваливались, и мысль о том, чтобы вернуться и рассказать о том, как дали им уйти, была пригоршней снега, тающей за шиворотом. Трое стрельцов разом вскинули луки, целясь сквозь густую летящую белизну. Ветер донёс жалкий вскрик, и им показалось, будто один из беглецов покачнулся. Хотя и не упал.
