Патрик О'Брайан - Миссия на Маврикий
— Добрый мой Джек, не будет ли невежливым напомнить тебе, что время не ждет? И, говорят, это же относится к приливным течениям.
— Ладно, в конце концов, — воскликнул Джек, — я могу отправить с тобой Бондена и приказать установить на шлюпку карронаду.
— Было бы очень любезно с твоей стороны. И могу я предложить, что черный экипаж на шлюпке — дьявольски коварный трюк для наших противников. Если не предполагать, что они видят в темноте…
— Займусь этим сию минуту! — воскликнул Джек, выходя, и оставляя Стивена наедине с его шифровкой.
Перед четвертыми склянками полуденной вахты доктор Мэтьюрин был как тюк спущен на качающуюся палубу «Уоспа», где Бонден поймал его, освободил от пяти фатомов толстого линя, обматывавшего доктора до полной последнего неподвижности (не было в экипаже человека, который усомнился в полной неспособности доктора обеспечить собственную безопасность в море), и проводил на корму, шепча на ухо: «Не забудьте снять шляпу, сэр!»
Это была круглая шляпа французского изготовления, и Стивен почти изящно снял ее, адресуясь квартердеку шхуны и ее капитану. Затем, обернувшись с намерением помахать ей Джеку, он обнаружил, что смотрит через широкую полосу морской поверхности на невозмутимую носовую фигуру «Рэйсонейбла». Шхуна уже пересекла курс двухпалубного корабля и неслась, как на крыльях, к облакам, висящим над вершинами Реюньона.
«Если вы пройдете вот сюда, сэр, — произнес капитан „Уоспа”, — я думаю, мы обнаружим, что наш обед готов.»
В этот же самый момент Киллик взобрался на ют «Рэйсонейбла», где Джек продолжал пристально смотреть вслед шхуне, и с долей прежней своей язвительности заметил, что «джентльмены уже оттоптали друг другу ноги на галфдеке за эти десять минут, а их превосходительство все еще в повседневных брюках». Тут Джек осознал, что он забыл о своем приглашении офицеров кают-компании, и что одет он неподобающим для данного приглашения образом (севернее тропика Козерога он снова перешел к легкой и свободной парусиновой форме) — и он находится в реальной опасности опоздать! Он бросился вниз, спешно влез в форменный мундир и ворвался в большую каюту сразу после звона пятых склянок. Здесь он принял своих гостей: моряков в их парадных синих мундирах, морских пехотинцев в алых — всех с красными лицами от жары, ибо они парились в своих пышных нарядах уже не менее получаса. Джек пригласил их в столовую, куда световые люки пропускали лучи жаркого солнца, и где офицеры покраснели еще больше. С самого начала плавания эти пирушки оказались довольно неуклюжими попытками показать принадлежность участников к одному социальному слою, ибо на деле лишь постоянно демонстрировали жесткое распределение офицеров на ступенях служебной лестницы и всепроникающий дух военной субординации. Джек прекрасно осознавал данный факт и изо всех сил пытался придать собранию хоть какое-то подобие естественности.
В данный момент Джек отчетливо ощущал страдания капитана морской пехоты, которого съеденное и выпитое в этой жаре, казалось, вот-вот доведет до удара, однако мысль предложить всем присутствующим снять мундиры была немедля отринута как неподобающая — нельзя выходить за рамки и превращать командирский салон в бордель. Поэтому он ограничился приказом установить палубный тент, снятый для облегчения «перелета» доктора на шхуну, и облить палубу водой.
Хотя сердце Джека было не на месте, он честно пытался быть радушным хозяином, но искусственное веселье редко бывает заразительным. И вот они сидели, распаренные, чопорные и вежливые. Обычай гласил, что никто, кроме капитана не может начать новую тему разговора, и, поскольку офицеры еще не очень хорошо знали нового коммодора, соблюдался он с религиозной истовостью. Однако в данный момент у коммодора было туго с мыслями и потому все его реплики сводились к коротким призывам пить и закусывать. Сам он, в свою очередь, в начале обеда, с трудом мог даже жевать и глотать. Но по мере того, как спасительная прохлада проникала в затененный салон с дуновениями юго-восточного пассата, бутылка живее пошла по кругу, и еще до того, как на стол выставили портвейн, глаза присутствующих уже блестели, а в осанке появилась излишняя напряженность людей, изо всех сил старающихся держаться прямо. Графин с портвейном пошел по кругу, но и он не смог сделать атмосферу менее унылой.
Совсем по другому протекал в то же время обед в низенькой треугольной каюте «Уоспа». Поскольку предстоящая ночная высадка требовала максимального напряжения разума, Стивен попросил слабого холодного кофе, а мистер Фортескью вообще вина не пил. Так что приготовленная им для гостя к обеду бутылка так и стояла нетронутой между кувшином с лимонным соком и высоким медным кофейником, пока оба собеседника расправлялись с горами острого, как лава Везувия, карри, перед которым бы побледнело даже тропическое солнце. Оба оказались страстными орнитологами, и сейчас мистер Фортескью излагал все, что ему было известно о буревестниках. Закончил он выводом, что только моряк может как следует познать мир.
— Сэр, сэр! — воскликнул Стивен, размахивая куском утки по-бомбейски, — как вы можете это утверждать?! Каждый корабль, на котором я служил, можно было бы смело назвать «Тантал». Они приносили меня в удивительные страны, полные райских птиц, страусов, священных ибисов, но при этом мне приходилось оставаться в неотличимых одна от другой даже по запаху гаванях, а затем меня выдергивали и волокли дальше. Таким образом, сокровища Индии ускользнули от меня, а мы снова неслись в какой-то вонючий порт за тысячу миль, где все повторилось вновь. Справедливости ради должен признать, что океан способен приоткрыть такие чудеса, которые с лихвой компенсируют скуку корабельного заточения и даже халдейские ритуалы морской жизни — альбатросы! Но увы, и это лишь отблески чуда. Мы ничего не знаем об их жизни: каковы их брачные ритуалы, как они заботятся о потомстве, где и как они гнездятся? Все эти знания у нас почти в руках, полученные неимоверными усилиями духа и материальными затратами общества, и все они отшвыриваются прочь! О нет, я убежден, нет более незавидной доли для натуралиста, чем жизнь моряка, чей жребий — пересекать это мир, не видя его. Но, возможно, сэр, вы были более удачливы?
Мистер Фортескью, хотя и охотно согласился с суждениями доктора в принципе, оказался, и правда, более счастливым, особенно по части больших альбатросов Diomedea exulans, о которых доктор столь патетически рассуждал. Мистеру Фортескью приходилось ходить на Тристан-да-Кунья, где он пожил среди альбатросов, тысяч и тысяч альбатросов, не говоря уж о пингвинах, крачках, поморниках, китовых птицах, местных пастушках, и все еще ждущих описания зябликах. Он сидел среди альбатросов во время высиживания, он измерял, взвешивал и ел их яйца, познакомился с их брачными церемониями. Перед отъездом, вооружившись огрызком карандаша и Полным Практическим Навигационным Журналом, он запечатлел их на незаполненных страницах последнего.
