М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо
Число сражающихся стараниями Хатажукова и двух-трех искусных в своем деле тузаровцев уменьшилось наполовину, а Канболет не появлялся.
Еще чудом оставался жив Адешем, обязанный своим везением рослому коню Шужея, который, отличаясь особой воинственностью, то и дело взвивался на дыбы и бил чужих лошадей копытами. Неожиданно для Адешема у него снова произошло столкновение с Хатажуковым. Шужеевский конь грудью налетел сбоку на изящного чистокровного жеребца Мухамеда и повалил его на землю вместе с всадником. Изрыгая страшные проклятия и отплевываясь кровью от больно прикушенного языка, Хатажуков вскочил на ноги. Князь не помнил себя от бешеной ярости. Он не стал снова садиться на коня, а погнался за пролетавшим мимо стариком, догнал его в три прыжка и рывком выдернул из седла, как пучок травы из земли. Маленькая джатэ выпала из правой руки Адешема.
— Ах ты, рваный шарык! — скрежетнул зубами Мухамед. — От кого? От какого-то навоза я, князь, дважды терпел позор! — Хатажуков тряс табунщика, словно тряпичное чучело.
— Потерпишь и в третий раз, — прошептал Адешем и плюнул князю и глаза.
Хатажуков взвыл в отчаянной тоске и с силой швырнул старика на землю.
Адешем откатился к плетню и затих — похоже было, что навсегда. Князь взмахнул саблей и бросился к нему, но вдруг в его шлеме что-то гулко звякнуло, ноги подломились в коленях, и он медленно опустился на землю.
Главный виновник всей пролитой сегодня крови Алигоко Вшиголовый, верный себе, и на этот раз не утруждал себя участием в побоище. Дождавшись того момента, когда тузаровцев оставалось всего пятеро, да и они должны были вот-вот погибнуть, Шогенуков решил начать поиски панциря: молодой тлекотлеш, скорее всего, оставил его дома. «Мухамед справится тут и без меня», — подумал князь и, перескакивая через трупы своих и чужих людей («своих опять больше», — отметил он про себя), направил коня прямо к дверям хачеша. Только он спешился, как двери распахнулись, и из гостиной вылетела какая-то высокая девушка. Не обращая внимания на Алигоко, она подбежала сзади к Хатажукову, поднимавшему в это мгновение саблю над неподвижным Адешемом, быстро подобрала самопальник Бота, размахнулась, ухватив ружье за ствол, и со звоном обрушила тяжелый приклад на голову князя. Затем она отшвырнула самопальник в сторону и склонилась над стариком.
Впервые за последнее время Шогенуков, не без удовольствия наблюдавший за посрамлением сообщника, испытал необычное чувство. Сейчас им владела не злоба, не раздражение, не страх и вечное недовольство окружающими — сейчас ему было радостно и почему-то приятно. Но к новому чувству примешалась, разумеется, и неистребимая жажда обладания тем, чего он не имел, а имели, на зависть ему, другие. И теперь ему захотелось увезти отсюда не только драгоценный панцирь. Однако на первом месте был все-таки панцирь — и Шогенуков поспешил на поиски.
Адешем открыл глаза и увидел склоненное над ним красивое женское лицо.
— Очнулся, дедушка? — услышал он ласковый голос. Адешем едва слышно проговорил что-то непонятное.
— Что ты сказал, дедушка? Какая «арба»?
— Арба, говорю, все-таки перевернулась. И виноват во всем я.
— В чем ты виноват?
— Это кто тут со мной? А-а, Нальжан!
— Да, да, это я! Узнал?
— Узнал, — вздохнул старик. — Вот видишь, Нальжан, и маленькая птичка стала причиной снежного обвала…
— При чем здесь какая-то птичка?
— Это я — птичка.
— Оттащить бы тебя отсюда…
— Постой, Нальжан, наклонись пониже, — строго сказал Адешем, — о новом хозяйском панцире знаешь?
— А кто о нем не знает?
— Можно подумать, что Каральби каждую свою новость торопится поскорей сообщить всем женщинам, — усмехнулся старик.
— Нам не надо сообщать, — обиделась Нальжан, — мы и так все узнаем.
— Где лежит панцирь, тебе известно?
— А как же иначе? Разве не я слежу за порядком в доме?
— Значит, в доме… Найдет его шакал вшиголовый, найдет…
— Да о чем мы с тобой болтаем, старый ты ребенок! — возмутилась Нальжан. — Тут бойня кругом, наши почти все убиты… Ты встать можешь?
— По мне как будто конница проскакала, шевельнуться не могу…
Нальжан громко заплакала. Взяв Адешема под мышки, она поволокла его к амбару.
Острая боль вдруг пронзила спину старика и отозвалась в груди. Черная завеса упала на его лицо, и больше он ничего не чувствовал.
…Мухамед Хатажуков с трудом приподнялся на четвереньки и сел, мотая головой. А в голове будто шумел водопад и стучали копыта девяти лошадей.
— Что это было? — сердито прохрипел князь и снял шлем, на котором оказалась небольшая овальная вмятина. — Камень упал с неба?
Хатажуков встал на ноги и огляделся. Силы быстро возвращались к нему, он снова был готов к бою, но схватка уже закончилась.
— Эй, зажгите факелы! — крикнул Мухамед. — Не видно ни шайтана, совсем темно стало!
Мертвыми телами завален весь двор. Тузаровские люди перебиты все до одного. От нападающих осталось меньше половины.
Мухамед вырвал факел у одного из своих всадников и поджег плетневую ограду («будет посветлее»): сухие ореховые прутья загорелись ярким пламенем.
— Где Вшиг… где пши Алигоко? — спросил князь. Ответить ему не успели.
Шогенуков появился в дверях хачеша. Он был мрачен.
— А-а! Мухамед? Живой? Понимаешь, нигде нет панциря! Надо поискать в другой части дома.
Хатажуков злобно ощерился:
— Да уж, конечно, ты его заработал честно, этот панцирь!
— Но ты, мой любезный друг, еще честнее заработал шишку на темени, — ядовито огрызнулся Алигоко, приближаясь к Хатажукову.
— Шишку! — прогремел Мухамед. — Жаль, что все они убиты! Я бы тому, кто рубанул по моему шлему… я бы из него жаруму[48] сделал и собак накормил!
Из темного амбара бесшумно выскользнула Нальжан и попыталась незаметно скрыться, но Шогенуков увидел ее, круто свернул в сторону и встал на пути у девушки. Нальжан остановилась, вызывающе посмотрела князю в лицо.
— То, что вы воюете со стариками, я уже знаю. Может быть, воюете заодно и с женщинами? — в глубоком грудном голосе Нальжан звучали откровенные нотки презрения и гнева.
Шогенуков побагровел от унижения, но, стараясь не подавать виду, что его задели слова женщины, с нарочито добродушной издевочкой обратился к Мухамеду:
— Дорогой князь Хатажуков! Ты слышал, в чем нас обвиняют? А разве мы причинили хоть какой-нибудь вред здешним женщинам? Нет, не причинили. Я правду говорю, князь? Зато одна из них уже нанесла некоторый ущерб моему другу и брату Мухамеду, нисколько не считаясь с его высоким достоинством и священной неприкосновенностью его княжеской головы. А ведь эта голова…
