Виталий Гладкий - Меч Вайу
Опия как-то позвала Майосару в акрополь и долго с ней беседовала. Девушка, смущаясь и краснея, сбивчиво отвечала на вопросы, не смея поднять на нее глаза. Конечно же, об Абарисе не было сказано ни единого слова, но и властолюбивая жена вождя и совсем не глупая дочь кузнеца с проницательностью, свойственной всему женскому роду, когда дело касается дорогого сердцу человека, в данном случае сына и возлюбленного, с полуслова и полувзгляда понимали друг друга.
«Красивая… – оценивающе смотрела Опия на Майосару с невольной завистью стареющих женщин к цветущей юности. – Жаль, не знатная… И умом не обижена. А не пара. Не-ет…»
Вспомнила свое замужество и с неожиданной горестью вздохнула: жизнь уже на исходе, дети выросли, привычки устоялись, чувство долга перед мужем вошло в кровь и плоть, а любовь обязанностью так и не стала… «Абарис своенравный, – с тревогой думала Опия, – такой же, как Марсагет в молодости. И похож на него лицом и фигурой: нос прямой, лоб высокий, на щеках и подбородке ямочки, плечи широкие… Только глаза мои… И брови – густые, черные. Будущий вождь племени. Вот и нужно ему невесту подыскать ровню. Мало ли знатных красавиц в девках сидит… А эта… – кинула взгляд на крутые бедра девушки. – Эта подождет своего времени, уж коль так загорелось. Вождю племени не возбраняется иметь наложниц, – поморщилась. – Или других жен…»
Но первая, главная жена, твердо решила для себя Опия, должна быть из племени басилидов – будущий наследник должен иметь право носить высокую конусообразную шапку царя Сколопита с полным на то основанием.
Безутешный Абарис с головой окунулся в привычный для него мир воинской науки, приносившей ему временное облегчение. Приходя с учебного ристалища, юный воин замертво падал на ложе, иногда забывая об ужине, и спал непробудным сном до утра, чтобы снова, взяв в руки меч, лук или копье, упражняться до изнеможения под руководством Меченого. Тот с некоторых пор увеличил нагрузки вдвойне – по примеру эллинских гоплитов[68] и катафрактариев[69] – учебное воинское снаряжение теперь было в два раза тяжелее боевого.
Тем временем подготовка к предстоящему походу против сармат была закончена. С утра до вечера воинские отряды упражнялись у стен акрополя: одни во владении оружием, так как среди воинов много было таких, кто редко принимал участие в походах дружины вождя, в основном ремесленники; другие объезжали отловленных лошадей, потому что решили в пешем строю не воевать для большей маневренности отрядов, и каждый воин в поводу должен был иметь по одной запасной лошади, что обеспечивало выигрыш в скорости передвижения – по сведениям разведчиков и пленного языга – воинов одвуконь у сармат было немного, в основном, знать и телохранители Дамаса.
На последнем военном совете приняли решение провести разведку боем. Отборным отрядом поручили командовать Меченому. Лучшие бойцы двух племен, уздечки коней которых украшал не один скальп врага, были собраны под началом опытнейшего военачальника. Перед рассветом воины отряда, ведя в поводу по два запасных коня, незаметно выскользнули из главных ворот, где ночную стражу заранее предупредили о молчании под страхом смертной казни. С отрядом ушел и сын вождя Абарис, упросивший Меченого взять его с собой, – единственный воин без надлежащего опыта. Опия было запротестовала, но непреклонный Марсагет коротко обрубил ее доводы:
«Будущий вождь племени должен на деле доказать свое право на священный жезл предков».
Вечером, перед вылазкой, Абарис украдкой пробрался к хижине Тимна. Солнце уже спряталось за горизонт, и пыльные проулки были пустынны – наступило время ужина. Даже собаки не рыскали по Атейополису: усевшись неподалеку от очагов, они ждали свою долю – огрызок лепешки или кость. Во дворе кузнеца было тихо, только у летнего очага сидел грустный подросток, сын Тимна, да неугомонная Ававос что-то мастерила в дальнем углу, возле кузницы. Абарис подошел поближе.
– Ававос! – тихо окликнул девчушку.
– Ой! Кто это? – девочка испуганно вытаращила глаза на темную фигуру у плетня.
– Это я, Абарис.
– Что нужно? – оглядываясь, Ававос подошла по-ближе.
– Позови Майосару… Пусть выйдет. Она знает куда.
– Ладно. Бегу…
Ждать пришлось долго. Абарис, волнуясь, не знал, куда себя деть и что делать – время, казалось ему, остановилось. Он дрожал, словно в лихорадке, иногда ругая себя за неподобающую воину несдержанность, а иногда, отбросив подобные мысли, повторял и повторял шепотом ее имя, будто она могла услышать его зов.
Наконец среди кустов мелькнула чья-то фигура. Абарис, еле сдерживая радостное нетерпение, почти бегом поспешил навстречу – и замер на месте, словно его оглушили ударом боевого топора: накинув на плечи старую длинную накидку, перед ним стояла Ававос. Он попытался спросить ее, где Майосара, но вместо слов промычал что-то нечленораздельное. Ававос отрицательно покачала головой и сказала:
– Не-а…
И все, никаких объяснений… Абарис, поникнув головой, медленным старческим шагом двинулся по проулку. Жизнь казалась постылой и ненужной…
– Э-эй! – дергала его за край плаща Ававос. – Постой! Вот…
И она, что-то сунув в руку юноши, убежала в темноту. Абарис нащупал длинный кожаный шнурок, привязанный к крохотному, теплому на ощупь кусочку металла. Когда он приблизил его к глазам, то едва не закричал от радости – любит! Любит! Это была бронзовая фигурка змееногой.
Аргимпасы[70], подаренная Тимном дочери еще в младенчестве, – Майосара с этим талисманом никогда не расставалась. Надев священную фигурку на шею и спрятав ее под рубаху, Абарис, словно молодой олень, помчался по Атейополису, стараясь бешеным бегом унять кипевшую в груди бурю радости и счастья.
Лагерь сармат был на том же месте, где его впервые увидели разведчики сколотов во главе с.
Тимном. Меченый повел свой отряд лесными тропами. Чтобы не обнаружить себя, воины надели лошадям на морды торбы с зерном, а оружие и сбруя были полностью лишены металлических украшений – они могли звоном оповестить об их приближении дозоры сармат. К лесной опушке, откуда хорошо были видны лагерные костры, отряд вышел вскоре после полуночи. Решили подождать предутреннего часа, когда сон наиболее крепок. Воины спешились и залегли в густой траве, положив рядом приученных лошадей. Потянулось долгое, томительное ожидание…
Вождь языгов Дамас в эту ночь не мог уснуть. Какая-то непонятная тревога томила его огрубевшую душу, и он, кликнув телохранителей, приказал привести к нему юную рабыню- флейтистку из племени меотов, захваченную год назад в одном из набегов на Меотиду его другом Карзоазосом и подаренную во время недавнего посещения.
