От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов
Я сразу же сообщил сенаторам, что администрация не намерена ни разглашать какую-либо научную информацию во время московской конференции, ни давать там никаких окончательных обязательств по обращению с такой информацией. Я ясно дал понять, что не собираюсь раскрывать никакие сведения о самой бомбе до тех пор, пока американский народ не будет уверен в том, что существуют адекватные механизмы контроля и гарантии безопасности».
Трумэн поручил заместителю госсекретаря Ачесону подготовить для Бирнса сообщение об этой встрече с сенаторами.
«Президент, – телеграфировал Ачесон, – ясно дал понять, что любые выдвинутые предложения следует адресовать сюда до того, как будет достигнуто соглашение, и что он не намерен раскрывать какую-либо информацию о бомбе в настоящее время или до тех пор, пока не будут выработаны механизмы инспекции и гарантий». Ответ госсекретаря придет 17 декабря: «Я не намерен выдвигать никаких предложений вне рамок декларации трех держав».
Беспокоились в связи со встречей министров антисоветчики в американском посольстве в Москве, прежде всего Джордж Кеннан, который напишет: «Скажу откровенно, я воспринял эту встречу с таким же чувством скептицизма и отчуждения, как и другие встречи глав правительств. Я не верил в возможность добиться каких-то демократических решений в условиях откровенного сталинского господства в Восточной Европе. Я никогда прежде не встречался с мистером Бирнсом и не общался с ним. Я не находил смысла в попытках спасти все, что еще осталось от Ялтинской декларации об освобождении Европы. По моему мнению, не имело никакого смысла также участие некоммунистических министров в правительствах ряда восточноевропейских стран, находившихся под полным советским контролем. А потому для меня было совершенно абсурдным сохранение видимости трехстороннего единства. Отсюда чувство бессмысленности моих собственных действий по выполнению поручений, связанных с визитом нашего госсекретаря в Москву в декабре первого послевоенного года».
Бирнс прилетал 14 декабря. Кеннан с содроганием вспоминал: «Мы ожидали прибытия госсекретаря. Однако из-за страшной метели, как нам сообщили советские метеорологи, аэропорты не принимали самолетов. Около полудня кто-то из работников МИД сообщил нам, что самолет госсекретаря час назад вылетел из Берлина. Однако военные и работники аэропорта об этом ничего не знали. В 1.30 пришел Аткинсон и сказал, что ему сейчас сообщили из английского посольства, будто самолет повернул обратно на Берлин. Решив, что так оно и есть, я отправился обедать. А когда вернулся, то застал одного из наших атташе, беседовавшего по телефону с растерянным представителем МИД, который утверждал, что самолет госсекретаря вот-вот должен приземлиться в центральном военном аэропорту… Мы с Горасом Смитом сели в машину и отправились в центральный военный аэропорт. На улице бушевала метель и видимость была скверной. Однако, когда мы добрались до аэродрома, там уже стояло несколько русских автомобилей. Нас провели в какое-то служебное помещение. Через несколько минут мы услышали гул моторов и увидели четырехмоторный самолет, пролетевший над зданием, в котором мы находились. Мы побежали на летное поле. Метель улеглась, и видимость улучшилась. Мы увидели Деканозова, одного из заместителей министра иностранных дел, вышедшего встречать самолет с каким-то подручным, в сопровождении эскорта сотрудников НКВД. Самолет, каким-то образом все же приземлившийся, проехав по летному полю, остановился почти рядом с нами. Госсекретарь, в легкой куртке и легких ботинках, стоя в глубоком снегу, произнес в микрофон приветственную речь под вой ветра. После этого я усадил его в машину вместе с Коэном и военным атташе и тут же отвез в резиденцию посла, где его дочь угостила их обедом».
15 декабря встреча с Молотовым. Бирнс сразу о волнующем.
– Как здоровье генералиссимуса Сталина?
– Здоровье генералиссимуса Сталина хорошее, прошу не верить слухам на этот счет, – заметил Молотов и после еще нескольких наводящих вопросов Бирнса на эту тему перевел разговор на тему приземления госсекретаря в Москве в сильный снегопад.
– Вчера Вы рисковали.
– В самолете было достаточно бензина. Слышал, что были такие люди – Наполеон и Гитлер, которым оказалось труднее попасть в Москву.
– Теперь доказано, что американцы имеют хорошие самолеты и обладают отважным характером, – отдал должное Молотов.
– В самолете было принято радиосообщение из Москвы с предписанием, чтобы самолет вернулся, но я решил не отступать.
– Главное, что Вы благополучно приземлились.
Бирнс выразил надежду, что следующая встреча СМИД состоится в Вашингтоне.
– Это хорошее место, – не возражал Молотов.
Бирнс также предложил Молотову вместе съездить в марте почему-то в Гондурас.
– Я уже соскучился по Гондурасу, – улыбнулся Молотов. – Такие встречи, как с представителями Гондураса, сильно запечатлеваются в памяти.
– Согласен. А где будут происходить заседания? – поинтересовался госсекретарь.
– Если у Вас нет возражений, заседания будут проходить в подготовленном для этого дома на Спиридоновке, в котором в 1943 году заседала Московская конференция. Помню, что тогда вначале для Хэлла как жителя юга казалось, что там было холодновато, но позже Хэлл уже не жаловался на это.
– Я привык к холоду и не боюсь его.
– Действительно, это дело привычки, – заметил нарком. – Жители Москвы привыкли к московским морозам.
– Будет ли Вам приемлемо, если назначить первое заседание на 5 часов дня завтра?
Бирнса это устроило, и он добавил:
– Надеюсь, конференция в Москве не продлится так долго, как Лондоне.
– Действительно, Лондонская конференция затянулась, – согласился Молотов. – Однако теперь участники совещания обладают большим опытом и будут быстрее работать.
Бирнс по случаю встречи подарил часы и свою фотографию с подписью, попросив взамен фото Молотова. Тот не отказал.
Совещание открылось на Спиридоновке 16 декабря в 17.00. Знаменитый особняк Зинаиды Морозовой, жены Саввы Морозова, был построен в 1890-е годы архитектором Фёдором Шехтелем в неоготическом стиле. Вестибюль вел в светлый аванзал, откуда открываются перспективы отделанного мрамором белоколонного зала, где и проходили заседания, большой гостиной с панно художника Богаевского и расположенной далее малой гостиной, украшенной полотнами Врубеля. По другую сторону аванзала – площадка парадной лестницы с витражом и скульптурной группой работы Врубеля, а также большая столовая с внушительным камином и массивной люстрой.
Началось заседание с предложения Бирнса сделать его председателем советского наркома. Относительно быстро договорились о повестке: помимо мирных договоров – управление Японией, создание администрации в Корее, неформальный обмен мнениями о политике держав в Китае, выводе британских войск из Греции и Индонезии и советских – из Ирана. «По просьбе Молотова первый пункт в нашем проекте повестки – атомное оружие – был поставлен в конец повестки, – вспоминал Бирнс. – Это был способ проинформировать меня, что он считал это вопросом небольшой важности».
Кеннан описывал в дневнике царившую в зале атмосферу: «По лицу Бевина было ясно видно, что ему глубоко неприятно все происходящее. Насколько мне известно, он и вовсе не
