Роман Николаев - Алакет из рода Быка
Но вот начал спотыкаться конь Мингюль, и ей тоже пришлось, держа его в поводу, пешком следовать за Алакетом.
— Крепись, Мингюль! — долетал до ее слуха сквозь рев урагана голос друга. — Наверное, недалеко перевал! Там найдем укрытие!
Но вот склон, по которому ползла тропа, стал более пологим. Скалы расступились, исчезли за метущейся снежной завесой. Здесь на просторе вихрь поднимал снег от земли и кружил его гигантскими спиралями. Алакет увидел смутное очертание какого-то холмика. Вскоре он разглядел, что это занесенное снегом коническое сооружение из камней. Такие сооружения воздвигали на перевалах в честь горных духов.
— Перевал! — радостно воскликнул Алакет. — Мингюль, родная, перевал!
Ему никто не ответил. Алакет оглянулся назад, но никого не увидел. Сделал несколько шагов обратно. Из белого мрака выплыл рыжий конь. Он стоял, опустив голову к копытам, у которых навзничь, раскинув руки, лежала Мингюль. Прерывистое дыхание с хрипом вырывалось из ее груди.
— Мингюль! — бросился к ней Алакет.
— Оставь меня… Спасайся… — прошептала Мингюль, теряя сознание.
— Мингюль! — Алакет наклонился над ней, но ответа не было. Глаза ее закрыты. Сбросив с себя меховую одежду, Алакет закутал подругу. Мороз сотнями острых игл впился в прикрытое одним кожаным халатом тело, но Алакет не замечал этого. Он крепко привязал к своему поясу поводья обоих коней. Потом взял на руки Мингюль, голова ее безжизненно упала ему на плечо. Проваливаясь в снег, Алакет тяжело зашагал навстречу бурану и вскоре потонул в белесой мгле.
Шло время… Кромешная тьма одела перевал. Буран утих. В разрыве туч показалась серебристая луна. Возле каменной пирамиды на перевале, тяжело переводя дыхание, остановился человек в изорванной одежде, ведущий за собой коня. Луна осветила рябоватое широкоскулое лицо с раскосыми черными глазами. Огромный рост, широкие плечи, могучая грудь говорили о недюжинной силе. Как и всякий путешествующий в горах, человек этот был вооружен. На сыромятном ремешке покачивается кинжал. К наспех сделанному неуклюжему седлу приторочены лук и колчан со стрелами. Бросалось в глаза, что их наконечники, как и на стрелах Мингюль и Алакета, сделаны из камня и кости. На плече он нес очищенный от сучьев стволик молодой березки, на конце которого прикреплен огромный круглый камень. Ударом такой булавы можно проломить череп старому быку или даже тигру, но рука, владевшая таким оружием, должна обладать железными мускулами.
— Ну, кажется, кончилось, — пробормотал человек, глядя на небо. — Теперь мы с тобой найдем убежище, где можно спокойно дождаться конца зимних буранов.
Он повернулся к коню.
Видно, долгие скитания по горам в одиночку приучили его делиться мыслями лишь с самим собой да с черногривым помощником. Наполняющая его сила, вероятно, не давала ему долго быть под впечатлением пережитой опасности, потому, передохнув, он снова заговорил с конем:
— Но куда же делись те двое? Неужели тоже ушли в буран? Что их гонит так неуклонно и именно по нашему с тобой пути? Судя по походке их коней, оба они динлины, а по следам на привалах — одна из них женщина, и притом не старая. Что гонит их из родной земли? Мы с тобой не слишком медлим, но они все время обгоняют нас более чем на день пути…
В эту минуту взгляд его упал на каменную пирамиду. В глазах путника отразился страх. Вынув из ножен кинжал, он отрезал от своих ветхих лохмотьев лоскут и, бормоча молитву горному духу, положил его на пирамиду. Затем, не оглядываясь, он быстро зашагал прочь, ведя за собой коня.
Пламя костра бросало красноватые отблески на сырые, покрытые инеем стены пещеры, на одной из которых застыла огромная черная тень Алакета, сидящего возле ложа из еловых лап и сухого мха. Суровые морщины перерезали высокий лоб юноши. Он с тоской смотрел на Мингюль, которая вытянулась на ложе, закутанная до подбородка в меховую одежду, свою и Алакета. Лицо ее горело. Помутневшие глаза широко раскрыты. Сухой, раздирающий кашель вырывался временами из ее груди. Больная со всех сторон обложена сухим конским навозом, который хорошо сохраняет тепло. Блик от костра скользнул по лицу Мингюль. Она заметалась: «Вот! Вот! Это Идат и Дугундэй… Они гонятся за моим отцом! Умахет, брат мой… Тебя хотят схватить огненные духи гор! Алакет, любимый, беги! Я закрою тебя от стрел…»
— Голубая козочка моя, успокойся. Я здесь, с тобой, — ласково проговорил Алакет, касаясь щекой горячего лба подруги.
Больная утихла и, казалось, забылась. Алакет медленно подошел к выходу из пещеры. Леденящий холод обжег грудь и лицо. Солнце, одетое туманной мглой, белым призраком вставало над горами. Взяв кинжал, Алакет вышел из пещеры. Отойдя к ближнему, одетому серебристым снежным узором кустарнику, он, ловко орудуя то лезвием, то концом рукояти кинжала, принялся разгребать снег. Он копал долго. Тепло разлилось по закоченевшему телу. Но вот, взглянув под ноги, он тяжело вздохнул и перешел на новое место. Разрыв снег еще в трех местах, Алакет устало оперся на тонкую молодую березу и с горечью взглянул на затянутое белесой дымкой небо. Он снова опустил глаза. Взгляд его упал на склон горы, где снег тоже был разрыт, но гораздо раньше. Юноша подошел к этому месту. Во все стороны от разбросанного снега шли следы раздвоенных копыт. «Олени добывали пищу из-под снега… Вот бы принести Мингюль свежего оленьего жира… Но нет. Олени не пойдут туда, где слышен запах дыма, а я не могу уйти далеко от пещеры. Хорошо, что еще есть мясо в сумах и под седлами коней…»
Алакет хотел идти к пещере, когда взгляд его упал на маленькие заиндевелые листики, незаметно прилепившиеся у стенки разрытой оленем ямки.
— Неужели! — Быстрыми ударами кинжала он выбил несколько комьев земли, под которые уходили корешки этой невзрачной травки. Земля гулко звенела под железным лезвием. Положив мерзлые комья за пазуху, юноша быстро зашагал к пещере. Войдя в пещеру, юноша бросил принесенные куски земли на камень возле костра. Мингюль глухо стонала. Алакет, взяв деревянную чашку с растопленным снегом, уронил несколько теплых капель на пересохшие растрескавшиеся губы любимой. Он попытался дать ей поджаренного мяса, но больная не смогла есть. Покачав головой, Алакет разложил оттаявшие земляные комья и извлек ветвистые корешки. Наморщив лоб, юноша мучительно напрягал память: «Что же делала тетка Тынгет, когда лечила маленького Туруга? Кажется, так…»
Придвинув камень к костру, Алакет ждал, чтобы корешки подсохли. Тем временем он прикрепил над огнем конский желудок со снегом, чтобы снег растаял и вскипел. Когда вода забурлила, Алакет мелко искрошил подсушенные корешки и бросил в кипяток вместе с кусками оленьего жира. И тут молнией блеснуло в памяти: «Да ведь я же не знаю заклинания духа трав, а когда болел Туруг, тетка не только сама совершала обряд, но еще звала шаманку… Что ж делать? — Но отчаяние оказалось сильнее сомнений. — Что ж, попробую без заклинания… Хуже, чем есть, не станет!»
