Спартанец - Валерио Массимо Манфреди
В эту минуту старик почувствовал, что изменил судьбу обреченного человека. Малыш вырастет, возмужает. Он научит его всему, что должен знать мужчина, чтобы достойно пройти по жизненному пути. Более того, он научит его всему, что нужно знать, чтобы изменить судьбу, ниспосланную богами… Судьбу раба… Имя! Мальчику нужно имя. Конечно, родители уже выбрали ему имя, имя завоевателя. Какое имя может выбрать раб другому рабу? Древнее имя илотов? Имя, в котором хранится память об утраченном достоинстве? Нет, мальчик не принадлежал к их народу. Нельзя забывать о силе крови. С другой стороны, он перестал быть сыном Спарты, ведь город отрекся от него.
Старик вспомнил одну из многочисленных историй, которые он частенько рассказывал детям долгими зимними вечерами: «Давным-давно, когда герои еще странствовали по дорогам земли, бог Гефест создал бронзового великана для охраны сокровища богов, спрятанного в глубокой пещере на острове Лемнос. Великан двигался и ходил словно живой, потому что его огромное пустое тело было наполнено волшебной жидкостью, дарующей ему жизнь. Бог запечатал жидкость бронзовой пробкой, скрытой в пятке великана, чтобы ее никто не увидел. Уязвимым местом колосса была его левая ступня. Великана звали Талосом».
Старик прищурил глаза. «Имя мальчика должно напоминать ему о его беде и в то же время поддерживать в нем силу и гнев… Его будут звать Талосом».
Он встал, опираясь на посох, отшлифованный большими мозолистыми руками, и направился к стаду. Солнце уже начинало садиться в море. Из разбросанных по горе хижин поднимались тонкие струйки дыма: женщины приступали к приготовлению скромного ужина для своих мужей, возвращающихся после дневных трудов. Пора было собирать стадо. Старик свистнул, и собака забегала вокруг овец, которые заблеяли в ответ и сбились в кучу. Ягнята, резвившиеся весь день на лужайке, поспешили укрыться под материнскими животами, а баран встал во главе стада, чтобы отвести его в загон. Критолаос согнал животных, отделил самцов от самок и приступил к дойке. Нацедив парного молока в кувшин, он наполнил им еще одну чашу и взял ее с собой.
– Вот, – сказал он, переступив порог. – Я принес свежего молочка для нашего маленького Талоса.
– Талоса? – удивленно спросила женщина.
– Да, Талоса. Я выбрал для него это имя. Так я решил, и так должно быть. Ты лучше скажи, как он себя чувствует? Дай-ка взглянуть на него… О, я вижу, что наши дела гораздо лучше, не так ли?
– Он проспал весь день и только что проснулся. Бедняжка, наверное, был измучен и плакал так долго, что остался без голоса. Теперь он не в силах издать ни звука… Или, может быть, он немой.
– Скажешь тоже, немой! Боги никогда не бьют одного человека двумя палками… По крайней мере, так говорят в народе. – В тот же миг малыш захныкал. – Видишь? Он не немой! Уверен, этот цыпленок станет будить нас по ночам своими криками.
С этими словами он подошел к корзине, в которой лежал ребенок, и протянул руку, чтобы погладить его. Малыш тут же ухватился за указательный палец старика и крепко сжал его.
– Во имя Геракла! Ножки у нас так себе, а ручки очень даже сильные, не так ли? Вот так, вот так, сожми покрепче, малыш! Не выпускай из рук того, что принадлежит тебе по праву, и никто не сможет у тебя это отнять…
Лучи заходящего солнца проникали в дом сквозь щели затворенной двери. Они падали на седые волосы старика, окутывая их золотистым светом, играли на алебастровой коже младенца и отсвечивали на ней янтарными переливами. Теплые лучи скользили по бедному убранству хижины, почерневшему от времени и дыма. Старик уселся на скамью, положив малыша к себе на колени, взял со стола ломоть черного хлеба и кусок сыра, и принялся за свою скромную трапезу. С улицы доносилось жалобное блеяние ягнят и глубокое дыхание леса, сопровождаемое печальной песней соловья.
Настали сумерки, время длинных теней, когда боги с высоты своих пурпурных облаков прогоняют печаль из людских сердец, даруя им утешение и покой во сне. Но там, в долине, мрачные, холодные тени уже сгустились над гордым домом Клеоменидов. Страдание и горе спустились в долину с лесистого склона страшной горы. Гордая жена Аристархоса лежала на супружеском ложе, устремив неподвижный взор на потолочные балки. В ее окаменелом сердце выли волки Тайгета, в ушах раздавался скрежет стальных челюстей, во мраке светились желтые глаза хищников. Ничто не могло утешить ее: ни сильные руки мужа, ни его мощная грудь, ни сладкий плач, способный смягчить страдания сердца…
Талос гнал стадо по цветущим берегам реки Эврот, прихрамывая на больную ногу и держа посох в левой руке. Вокруг под легким ветерком зыбились маки, и воздух был напоен пряными ароматами розмарина и тимьяна. Мальчик решил остановиться, чтобы освежиться у реки. Изнеможенные овцы легли под вязом, чьи редкие опаленные солнцем ветви отбрасывали небольшую тень. Пес подошел к мальчику и сел рядом, виляя хвостом и тихо поскуливая. Талос потрепал его по шерсти, забитой люпинами и овсом, и пес придвинулся еще ближе к маленькому хозяину и стал тщательно облизывать его больную ногу, словно пытаясь исцелить ноющую рану. Мальчик гладил своего друга по густой шерсти и смотрел на него глубокими и безмятежными глазами. Вдруг взгляд его затуманился и устремился вдаль, в сторону города, где под палящим солнцем виднелся силуэт Акрополя. В мерцающем пекле раскаленного воздуха и оглушительном стрекотании цикад он напоминал страшный призрачный мираж.
Из сумки, перекинутой через плечо, Талос извлек тростниковую флейту, подаренную Критолаосом, и начал играть. Легкая, свежая мелодия разнеслась по цветущему полю, сливаясь с журчанием реки и пением птиц. Стая жаворонков взмыла в небо, поднялась высоко к пылающему солнцу и, словно пораженная молнией, упала обратно в поле, спрятавшись среди колосьев и пожелтевшей травы. Вдруг голос флейты Талоса помрачнел и стал походить на голос источника, бьющего из темной пещеры в недрах горы. Мелодия флейты заставляла трепетать душу маленького пастуха. Он то и дело прерывал игру, чтобы кинуть взгляд на пыльную дорогу, идущую с севера, словно ожидая чего-то.
«Вчера я встретил горных пастухов, – говорил давеча старик. – Говорят, скоро в город вернутся воины, а с ними и многие из наших людей, которые служат в армии носильщиками и погонщиками». Талосу захотелось увидеть их; впервые в жизни он спустился со своим стадом в долину, чтобы взглянуть на воинов, о которых так много слышал… О них говорили со злобой,
