Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)
– Напротив, я абсолютно беспристрастен. Итак, каковы же ваши идеи? К какой форме правления вы стремитесь? Насколько я могу судить по твоим словам – к республике. Но ведь мы уже имеем ее. Франция сегодня не что иное, как республика.
Филипп удивленно посмотрел на Андре-Луи.
– По-моему, ты злоупотребляешь парадоксами. А как же король?
– Король? Всем, всему свету известно, что после Людовика Четырнадцатого во Франции не было короля. В Версале живет тучный господин, который носит корону;[16] но те самые новости, что ты сегодня привез, доказывают, как мало он значит. Настоящие правители – дворяне и духовенство: они занимают ключевые позиции и держат в ярме французский парод. Вот почему я и говорю, что Франция – республика, республика, созданная по лучшему образцу – римскому. Там, как и у нас, были знатные патрицианские семьи, захватившие в свои руки власть и богатство – то есть все, чего можно желать, и было население – раздавленное, стонущее, обливающееся потом и кровью, голодающее и погибающее в римских канавах. То была республика – самая могущественная из всех нам известных.
– По крайней мере, – Филипп едва сдерживал нетерпение, – ты должен признать – в сущности, ты уже признал это, – что нами нельзя управлять хуже, чем сейчас.
– Не в том дело. Будут ли нами управлять лучше, если мы заменим один правящий класс другим? Вот в чем вопрос! Без гарантии на этот счет я бы и пальцем не пошевелил. Но какие гарантии можете вы дать? Знаете ли вы, какой класс рвется к власти? Я скажу. Буржуазия.
– Что?
– Ты, кажется, удивлен? Правда часто обескураживает. Ты никогда над этим не задумывался? Ну так подумай сейчас. Вспомни Нантский манифест. Кто его авторы?
– Я могу сказать, кто заставил городские власти послать его королю. Тысяч десять тружеников: корабельных плотников, ткачей, рабочих и разных ремесленников.
– Подстрекаемых своими нанимателями – богатыми торговцами и судовладельцами города, – уточнил Андре-Луи. – У меня есть привычка внимательно приглядываться к вещам. Именно поэтому наши коллеги из литературного салона так не любят, когда я вступаю с ними в дебаты. Там, где я смотрю вглубь, они скользят по поверхности. За нантскими рабочими и ремесленниками, о которых ты говоришь, стоят помыкающие этими глупцами и призывающие их проливать кровь ради призрачной свободы хозяева парусных и прядильных мастерских, судовладельцы и работорговцы. Да-да, работорговцы! Люди, которые живут и богатеют на продаже человеческой плоти и крови в колонии, а у себя дома проводят кампании во имя святой свободы! И как ты не понимаешь, что все это движение – движение торгашей, спекулянтов, проходимцев, которые, разбогатев, мечтают о власти и завидуют тем, кому она принадлежит по праву рождения?
Парижские менялы, дающие деньги взаймы государству, видя, в каком сложном финансовом положении оказалась страна, дрожат при мысли о том, что один-единственный человек своей властью может аннулировать государственный долг. Из соображений собственной безопасности они втайне подрывают основы государства, чтобы на его развалинах создать новое, свое – где они будут хозяевами. С этой целью они возбуждают народ. Мы уже видели реки крови в Дофине – кровь населения, всегда кровь населения. Теперь нечто подобное мы видим в Бретани. А если новые идеи одержат верх? Если феодальное право падет, что тогда? Или вы думаете, что под властью менял, работорговцев и тех, кто наживается на постыдном ремесле купли-продажи, удел народа станет лучше, чем при священниках и дворянах? Тебе когда-нибудь приходило в голову, Филипп, что делает власть дворян невыносимой? Жажда приобретательства! Жажда приобретательства – проклятие человечества. Неужели ты думаешь увидеть меньшую жажду приобретательства в людях, которые возвысились именно благодаря ей? О, я готов признать нынешнюю систему правления отвратительной, несправедливой – какой угодно, но, умоляю тебя, загляни вперед – и ты увидишь, что строй, к которому вы стремитесь, может оказаться несравненно хуже.
Некоторое время Филипп сидел задумавшись, затем возобновил свои нападки:
– Ты ничего не сказал о злоупотреблениях, ужасных, невыносимых злоупотреблениях, при которых мы живем.
– Там, где есть власть, всегда будут и злоупотребления властью.
– Но не там, где обладание властью зависит от справедливости ее использования.
– Обладание властью и есть власть. Мы не можем диктовать свои условия властям предержащим.
– Народ может, у него есть такое право.
– Я повторяю свой вопрос: когда ты говоришь о народе, то имеешь в виду население? Конечно да. Как может оно воспользоваться властью? Оно может обезуметь и предаться грабежу и разбою. Осуществлять твердую власть население не способно, ибо власть требует качеств, каковых у него нет, или это уже не население. Население – неизбежное, трагическое следствие цивилизации. Что касается остального, то злоупотребление можно нейтрализовать справедливостью, а справедливость можно обрести только в просвещении. Господин Неккер намерен обуздать злоупотребления и ограничить привилегии. Это решено. Для этого и собираются Генеральные штаты.
– Видит Бог, в Бретани мы уже положили многообещающее начало! – воскликнул Филипп.
– Пустое! Естественно, дворяне без борьбы не уступят. Хоть борьба бессмысленна и нелепа. Впрочем, человек по природе своей бессмыслен и нелеп.
– Вероятно, – с подчеркнутым сарказмом заметил господин де Вильморен, – убийство Маби ты тоже квалифицируешь как бессмысленное и нелепое? Я не удивлюсь, если, защищая маркиза де Латур д’Азира, ты заявишь, что его егерь поступил крайне гуманно, застрелив Маби, поскольку в противном случае тому пришлось бы отбывать пожизненное наказание на галерах.
Андре-Луи допил шоколад, поставил чашку и отодвинулся от стола – завтрак был окончен.
– Признаюсь, я не так отзывчив, как ты, милый Филипп. Меня тронула судьба Маби. Но при всем потрясении, я не забыл, что в конце концов он встретил смерть в момент совершения кражи.
Господин де Вильморен в негодовании вскочил с кресла.
– Разве можно ожидать иного отношения от помощника поверенного дворянина и представителя дворянина в Штатах Бретани!
– Филипп, ты несправедлив! Ты сердишься на меня! – взволнованно воскликнул Андре-Луи.
– Я обижен, – признался де Вильморен. – Я очень обижен. Твои реакционные взгляды возмущают не только меня. Тебе известно, что в литературном салоне серьезно подумывают о твоем исключении?
Андре-Луи пожал плечами.
– Меня это так же мало удивляет, как и беспокоит.
– Иногда мне кажется, что у тебя нет сердца, – страстно проговорил господин де Вильморен. – Тебя интересует только закон, но никак не справедливость. По-моему, Андре-Луи, я ошибся, придя к тебе. Вряд ли ты поможешь мне в переговорах с господином де Керкадью.
