Рафаэль Сабатини - Знамя Быка
— Чтобы не было ошибки, как следует объясни все Коломбе.
— Ошибки не будет, — обещал он, — у меня есть трубка, и я сам все приготовлю. Шип сделать нетрудно.
— Приготовь все до рассвета и принеси в мою комнату. В это время я уже буду готова.
При этих словах ужас вновь обуял его.
— Неужели вы сами повезете его? — воскликнул он.
— Кто же еще? — спросила она. — Разве я могу от кого-нибудь потребовать такой услуги?
— Боже! — завопил он. — А наш синьор знает об этом?
— Кое-что и вполне достаточно. Но довольно, больше ни слова, Марио. Иди и проследи, чтобы все было исполнено.
— О, мадонна, подумайте, чем вы рискуете. Подумайте об этом, умоляю вас.
— Я уже подумала. Я — Орсини. Двое Орсини были задушены в Ассизи, другие брошены в темницу в Риме. Теперь этому ненасытному чудовищу нужна жизнь Маттео. Я иду спасать и мстить одновременно.
— Ох, мадонна, мое… — озабоченно начал он дрожащим голосом, и его глаза наполнились слезами.
— Хватит, Марио. Если любишь меня, исполняй мою волю и не перечь.
Голос ее звучал сурово и непреклонно, никогда раньше не слышал он такого голоса, хотя знал ее с самого рождения. Она была госпожой, а он — слугой, почти что рабом, и ему следовало подчиняться, не задавая вопросов. И Марио с тяжелым сердцем ушел выполнять приказание.
Наутро она встретила своего жениха в зале — бледная больше, чем обычно.
Синьор Альмерико не выходил из своей комнаты. Его стоицизма оказалось недостаточно, чтобы вынести совместную трапезу с таким созданием, как Панталеоне, и быть свидетелем унижения, которому его дочь добровольно подвергла себя. Сколь высоко он ни оценивал бы ее решимость — поскольку прежде всего он все же был Орсини, а затем только философ, — его коробили избранные ею средства достижения цели, поэтому он предпочел избежать их общества. Справедливости ради следует сказать, что, знай отец планы дочери до конца, он вел бы себя иначе.
Панталеоне, несмотря на приподнятое настроение, терзался дурными предчувствиями, сомневаясь в искренности намерений своей невесты. Это сквозило в его напряженном взгляде, во всем его поведении.
С важным видом он подошел к Фульвии, смиренно взял ее руку и поднес к губам, и она перенесла это с выражением той же холодной отстраненности, с которой прошлой ночью терпела его жуткие объятия.
Сели завтракать. Никто, кроме молчаливого, как сфинкс, Марио, не прислуживал им. Даже Рафаэль не показывался, и Панталеоне, скучая без общества этого бойкого мальчика и заодно пытаясь разрядить обстановку, поинтересовался причиной его отсутствия. Монна Фульвия ответила, что он нездоров и остался в постели. Истина же заключалась в том, что Рафаэль отправился спать всего лишь полчаса назад, вернувшись из поездки в Кастель-делла-Пьеве, куда благополучно доставил письмо.
Вскоре после завтрака они выехали в направлении Кастель-делла-Пьеве. Вместе с ними отправились десять солдат Панталеоне и Марио, взятый по настоянию монны Фульвии, чтобы исполнять обязанности конюшего. Панталеоне совершенно не доверял этому молчаливому слуге с лицом цвета глины и был бы рад избавиться от его общества. Однако счел за лучшее не возражать монне Фульвии, хотя бы до тех пор, пока священник не передаст ее полностью в его распоряжение.
Быстрым галопом они мчались по дороге, освещенной ярким светом январского утра, и с каждой минутой опасения Панталеоне рассеивались. Разве она не предоставила себя в его полное распоряжение? Разве он не был окружен своими людьми? Так отчего же дукатам и всему остальному не посыпаться на него с той же неизбежностью, с какой встает солнце? Обретя таким образом уверенность, он попробовал играть приличествующую жениху роль галантного кавалера, но она оставалась холодна, высокомерна и замкнута, а когда он попытался увещевать ее, указывая, что так не ведут себя с человеком, которому предстоит в полдень того же дня стать ее мужем, она возразила ему, что, кроме заключенной сделки, их ничто не связывает. Такой ответ остудил его пыл, и некоторое время он скакал с угрюмым видом, опустив голову и нахмурив брови. Но огорчался он недолго. Пусть сейчас она холодна, как льдинка, думал он. Скоро он будет знать, как воспламенить ее и разбудить в ней женщину. В былые дни это удавалось ему со многими, и он верил в свои способности. И даже если она останется равнодушной, ее дукаты дадут ему возможность вспомнить недополученную дома нежность где-нибудь в другом месте.
Они достигли вершины невысокого холма, и оттуда наконец открылся вид на сверкающие, красновато-коричневые крыши Кастель-делла-Пьеве. До полудня оставалось еще полчаса, и они могли бы оказаться в городке слишком рано, что не входило в планы монны Фульвии. Она замедлила шаг своей лошади, жалуясь на усталость, и когда они миновали темную арку городских ворот, часы собора как раз пробили полдень.
VII
Армия герцога была расквартирована в восточной части города, но Панталеоне не подозревал об этом до тех пор, пока они не оказались на главной улице, где повсюду слонялись солдаты, разговаривающие на всех диалектах средней Италии. Ролью, которую Панталеоне играл в Пьевано, он настолько отгородился от окружающей действительности, что совершенно не знал о местонахождении войск Чезаре Борджа. Неожиданное открытие подействовало на него, как ушат холодной воды, поскольку в его положении следовало избегать герцога, как огня.
Резко натянув поводья, он с подозрением взглянул на монну Фульвию, инстинктивно чувствуя ловушку. Всю жизнь он считал за правило не доверять худым женщинам. Сама их худоба была, на его взгляд, признаком отсутствия женственности, а всему миру известно: особа, в которой отсутствует женственность, слишком часто оказывается сущим дьяволом.
— Если позволите, мадонна, — мрачно произнес он, — мы поищем священника в другом месте.
— Почему? — спросила она.
— Потому, что я так хочу, — отрезал он.
Ее губы слегка искривились в улыбке, и только. Она вполне владела собой.
— Еще слишком рано навязывать мне свою волю. Мы венчаемся здесь, в Кастель-делла-Пьеве, либо не венчаемся вообще.
— Проклятье, — побелев от гнева, выругался он. — Я еще не знал ни одной худосочной девицы, которая не таскала бы с собой целый мешок дьявольских хитростей. Отвечай, что у тебя на уме?
Но тут из толпы его окликнул грубый голос, принадлежащий седому одноглазому ветерану с крепкими кривыми ногами, облаченному в броню и кожу. Это был капитан герцога Таддео делла Вольпе.
— С возвращением, дорогой Панталеоне! — прокричал он. — Лишь вчера тебя вспоминал герцог, справляясь, как твои дела.
