От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов
Другая часть проблемы – это вопрос международного контроля и развития этой вновь открытой энергии…
Научное мнение, по-видимому, практически единодушно в том, что основные теоретические знания, на которых основано это открытие, уже широко известны. Имеется также общее понимание того, что зарубежные исследования могут со временем приблизиться к нашим нынешним теоретическим знаниям… Поэтому я предлагаю провести обсуждение сначала с нашими партнерами по этому открытию Великобританией и Канадой, а затем и с другими странами в попытке достичь соглашения об условиях, при которых сотрудничество могло бы заменить соперничество в области атомной энергетики.
Я хотел бы подчеркнуть, что эти дискуссии не будут касаться раскрытия информации, касающейся производственных процессов, ведущих к изготовлению самой атомной бомбы. Они будут представлять собой усилия по разработке положений, охватывающих условия, при которых международное сотрудничество и обмен научной информацией могли бы безопасно продолжаться».
Оппенгеймер был уверен после этого чуть ли не в том, что убедил президента поддержать запрещение атомного оружия. Но это было далеко не так. Повлияв на тональность послания, Оппенгеймер не мог воздействовать на сам законопроект, который на следующий день внесли сенатор от штата Колорадо Эдвин Джонсон и конгрессмен от Кентукки Эндрю Мэй. Содержание законопроекта контрастировало с тоном речи Трумэна. Так, предлагалось ввести большие тюремные сроки и штрафы за любые нарушения секретности в ядерной сфере. Большие вопросы вызвало и предложение сосредоточить всю полноту власти по вопросам атомной энергии в руках комиссии из девяти человек, назначаемых президентом, среди которых были и представители вооруженных сил. Большинство ученых сочли законопроект победой военных и были немало удивлены, когда Оппенгеймер его публично поддержал. 7 октября он вернулся в Лос-Аламос и призвал членов ALAS одобрить билль Джонсона-Мэя, прибегнув к прямолинейным доводам: любой законопроект, который поможет быстро отрегулировать решение вопросов об атомной энергии внутри страны, вымостит дорогу для следующего шага – международного соглашения о запрещении ядерного оружия. «Оппи быстро превращался в вашингтонского инсайдера, покладистого и целеустремленного сторонника администрации, движимого благими пожеланиями и наивностью», – пишут его американские биографы.
Меж тем возник вопрос, в какой комитет направить законопроект – по обороне или по международным делам. Спорили долго, что вело, по словам Трумэна, к «досадной задержке». Пресса и общественность жаждали деталей, и через неделю после внесения законопроекта Трумэну на пресс-конференции вновь пришлось говорить об атомной энергии.
«– Научное знание, которое привело к созданию атомной бомбы, уже является всемирным достоянием. Наш секрет заключается только в том, что мы умеем применять эти знания на практике; точно так же, как мы умеем строить В-29 и самолет, который вскоре последует за В-29 и станет величайшим дальним бомбардировщиком в мире, и массово производить автомобили. Что касается научного знания, то все ученые им обладают, но как заставить его работать – в этом наш секрет».
– Будет ли позволено узнать о ноу-хау? – допытывались репортеры.
– Ну, мне не кажется, что было бы правильно разгласить ноу-хау, потому что я не думаю, что кто-то мог бы его разработать, – отвечал президент. – Если кто-то захочет нас догнать, то ему придется заниматься этим самостоятельно, как это делали мы.
В разгар дебатов вокруг законопроекта Джонсона-Мэя Оппенгеймер официально ушел с поста директора лаборатории Лос-Аламос. 16 октября состоялась церемония награждения и проводов, на которую собрались тысячи человек. Оппенгеймер говорил о гордости за проделанную работу. Но не удержался от замечания:
– Сегодня эту гордость омрачает глубокая озабоченность. Если атомные бомбы как новое оружие войдут в арсеналы воюющего мира или арсеналы стран, готовящихся к войне, то наступит время, когда человечество проклянет названия Лос-Аламос и Хиросима.
На следующий день Оппенгеймер вновь был в Вашингтоне и выступал по законопроекту перед комитетом сената. Сцилард тогда язвительно назвал речь Оппенгеймера произведением искусства. «Он выступил таким образом, что присутствующие конгрессмены вообразили, будто он поддерживает законопроект, а присутствующие физики – что он против него».
Затем Оппенгеймер встретился с шестью ключевыми сенаторами в отеле «Статлер». В жестких выражениях обрисовал все опасности, которые могло принести единоличное обладание атомной бомбой.
– Бирнс полагает, будто мы можем размахивать бомбой, как пистолетом, чтобы получить желаемое в международной дипломатии. Из этого ничего не выйдет. Русские – гордые люди, у них есть хорошие физики и обширные ресурсы. Возможно, им придется снизить уровень жизни, но они все пустят в ход, лишь бы как можно быстрее получить побольше атомных бомб. Ошибочная оценка ситуации в Потсдаме подготовила почву для будущего массового убийства десятков, если не сотен миллионов невинных людей.
Присутствовавший на беседе Генри Уоллес записал в дневнике: «Я никогда прежде не видел человека в таком нервном состоянии, как у Оппенгеймера. Он, похоже, уверовал, что все человечество стоит перед непосредственной угрозой гибели».
В 10.30 утра 25 октября Оппенгеймер впервые был приглашен в кабинет Трумэна, где третьим собеседником был новый военный министр Паттерсон. Трумэн начал разговор с просьбы помочь с принятием законопроекта Джонсона-Мэя.
– Сначала надо определиться с национальной задачей, а потом уж с международной.
Оппенгеймер после затянувшейся паузы срывающимся голосом ответил:
– Вероятно, сначала лучше было бы определиться с международной задачей.
И заговорил о необходимости остановить расползание атомного оружия, поставив под международный контроль все атомные технологии.
– А когда, на ваш взгляд, русские разработают свою атомную бомбу, – неожиданно спросил президент.
– Я не знаю, – честно ответил Оппенгеймер.
На что Трумэн уверенно заявил:
– Никогда!
Почувствовав, что Трумэн не хочет слышать его доводов, Оппенгеймер нервно бросил:
– Господин президент, мне кажется, что мои руки запачканы кровью.
Эти слова привели Трумэна в ярость:
– Кровь – на моих руках, так что не вам об этом беспокоиться. Ничего, она легко смывается водой.
Полагаю, это была фраза из богатого словарного арсенала партийной машины Пендергаста (не отличимой от мафии), где Трумэн начинал свою политическую карьеру.
По другой версии, президент протянул Оппенгеймеру свой носовой платок со словами:
– Вот, не хотите ли вытереть?
Оба замолчали. Трумэн поднялся, давая понять, что аудиенция закончена. Они пожали друг другу руки, и президент якобы сказал:
– Не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем, а вы нам поможете.
Когда за Оппенгеймером закрылась дверь, Трумэн пробормотал:
– Руки у него в крови, черт возьми, да у меня они в крови в два раза больше. Что теперь, ходить и хныкать?
Позднее президент сказал Ачесону, который и предложил эту встречу с Оппенгеймером:
– Я
