Игорь Агафонов - Кровь королей
— Слишком поздно… Я должна была умереть.
— Но почему?! Почему?
Голос ее прерывался, Фульциний едва различал, что она говорит. И мучительно было видеть, как жизнь с каждым словом покидает ее.
— Только так… можно было спастись от них. После них я не могла уже быть с тобой. И ни с кем. Они получили мое тело, но меня они получить не могли. И я все-таки их обманула… Прощай, Марк. Я… любила тебя. Я буду ждать. В Элизии. Твои римские боги примут… меня, хотя я и молилась Христу. Но ушла я как римлянка. Ведь так, Марк? Так… будет?
Ее глаза смотрели куда-то вдаль. Не на него, нет, но куда-то в неведомые смертному пространства Вселенной, те, что лежат за последним пределом. Марк уже видел такой взгляд, — за годы службы он похоронил немало друзей, — и теперь он знал точно, ее не спасти. Она уйдет так, как хотела. И, хотя он не был патрицием, он понимал ее. Честь римлянина — превыше всего. Он понимал, но принять не мог.
Ее глаза остались открытыми, но жизни в них уже не было.
— Да, — сказал он. — Так будет, Ливия. И мы еще будем вместе.
Он наклонился и поцеловал ее холодные губы, потом осторожно, едва касаясь, провел ладонью по ее лицу, закрывая глаза. Невероятным усилием он заставил себя встать и поднять ее легкое тело на руки.
Раб отшатнулся, случайно встретив его взгляд. Сказать он ничего не пытался, словно понимал, что в такой момент слова не нужны. Неся ее на руках, Фульциний медленно пошел к выходу.
Он шел сквозь коридоры и комнаты разгромленного особняка, и даже увлеченные грабежом солдаты замирали, прекращая свои дела, провожая его взглядом. Юный раб испуганно жался к нему, опасаясь расправы, но никто не обращал на него внимания.
На форуме пылали разложенные кругом костры, прогоняя тьму, ярко освещая сцену суда, который задумал провести Утер. Кто-то притащил из таблинума мраморный солиум Гирция с подлокотниками в виде львиных голов и теперь на нем разместился бывший король. Возле его кресла стояли несколько солдат и уважаемые граждане Вапинкума, среди которых выделялся кузнец Корникс.
Шагах в десяти от солиума под охраной двух десятков солдат и горожан замерли согнанные в кучу пленные. Было их человек десять, многие изрядно побиты. Большинство подсудимых были близки к обмороку: кто-то заметно дрожал, кто-то порывался упасть на колени, кто-то умоляюще протягивал руки к победителям. Лишь двое или трое стояли, высоко подняв головы и, по крайней мере внешне, не выражая испуга.
За пределами освещенного круга темнела масса горожан, сюда собрались, наверное, все жители Вапинкума. Каждому хотелось увидеть расправу над ненавистным тираном и его приспешниками. Над форумом стоял гул голосов.
Фульциний ступил на форум, не видя перед собой ничего. Люди удивленно расступились, давая ему дорогу, и он пошел через озаренную пламенем площадь прямо к солиуму. Утер поднялся ему навстречу.
— Не успел… — еле слышно прошептал он и покачал головой.
Марк остановился, не дойдя до солиума трех шагов. Все хранили молчание.
— Это Ливия? — спросил Утер.
Фульциний кивнул. Слова не давались ему. Риотам сочувственно положил руку ему на плечо.
— Как это вышло? Они убили ее?
— Нет, — с трудом выдавил он. — Она сама. Ей пришлось, после того, что они с ней сделали. Я не успел совсем немного. Если бы мы не медлили, она была бы жива!
Последние слова он почти выкрикнул и, сжав зубы, обернулся к кучке пленных. Обожженные его ненавидящим взглядом даже самые смелые опустили глаза.
— На все воля Господа, — сказал Утер. — Я понимаю и разделяю твое горе. Мы устроим девушке достойное погребение. Но сейчас народ ждет наших слов.
Пришло время судить негодяев. Ты нужен мне, Марк!
— Позволь? — вперед выступил Корникс. — Моя жена и другие женщины позаботятся о ней. Они приготовят ее к погребению. Сразу после суда мы можем провести обряд. Я передам им тело.
Он шагнул было к Марку, но Утер отстранил его.
— Это разумное предложение, Марк, — сказал он. — Я прикажу сложить погребальный костер. Пока же ее нужно приготовить к обряду. Кто лучше женщин справится с этим? Это не займет много времени.
Не сразу, но Фульциний позволил ему взять тело Ливии. Руки его безвольно опустились. Между тем Корникс подозвал из толпы высокую темноволосую женщину и что-то сказал ей. Утер передал им тело и они быстро зашагали сквозь расступившуюся толпу.
Корникс быстро вернулся и занял место за креслом Утера. Бывший король встал и поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он громко и торжественно сказал:
— Для тех, кто меня еще не знает, я — Риотам, военачальник на службе Рима.
А это — Марк Фульциний, офицер римской армии. Вместе с людьми достойного Гая Минуция мы пришли в Вапинкум, чтобы покарать изменника и предателя Гирция. Я хочу, чтобы с этого дня все вы знали — римский закон вернулся в Галлию.
Никто более не сможет безнаказанно попирать права римских граждан. Сегодня мы предадим справедливому суду тех, кто посмел поставить себя выше закона, тех, кто предал Рим, снюхавшись с его врагами и варварами. Да свершится правосудие, во имя Господа!
Произнеся эту речь, он сел и бросил уже обычным голосом:
— Давайте их сюда по одному.
Стража вытолкнула вперед первого из захваченных пленных.
Фульциний, оглушенный внезапной потерей, почти не видел и не слышал, что происходило перед солиумом. Утер выслушивал свидетелей, иногда задавая вопросы, давал высказаться обвиняемому и тут же выносил приговор.
Он приговорил к смерти трех солдат Гирция, на которых многие граждане указали, как на насильников и убийц. Судьба этих варваров-наемников ни у кого не вызывала сомнений. Слишком велика была ненависть к ним жителей города. Слишком долго они творили здесь, что хотели, пользуясь полной безнаказанностью на службе своего патрона.
Корникс сам вызвался быть палачом и тут же, после суровых слов приговора, рубил головы осужденным. Мечом он орудовал мастерски, а рука его, казалось, вовсе не уставала. Тела казненных тотчас утаскивали крючьями и сбрасывали в ров с нечистотами. Головы Утер приказал сохранить, с тем, чтобы утром выставить их на кольях.
Четверо доносчиков и двое богатых горожан — близких друзей Гирция и неизменных участников его оргий, отправились вслед за наемниками. В их защиту свидетельствовали только заплаканные, близкие к истерике жены и дети, однако Утер счел, что они не могут быть беспристрастны, при том, что обвинители в один голос утверждали обратное. Возбужденная толпа хотела было расправиться и с родственниками ненавистных доносителей, но Утер твердо пресек беззаконие.
