Карит Этлар - Предводитель энгов
— Ты и в самом деле веришь, что она умеет колдовать?
— Верю, и даже очень твердо, — убежденно ответил Танге. — Таким женщинам ведомы многие тайные силы природы, и они используют их во вред людям. Я своими собственными глазами видел в Ютландии, в Нибе, старую колдунью, которая вызывала с того света мертвецов. Просто волосы становились дыбом.
— Неужто! — ужаснулась Гьертруд, с боязливым любопытством глядя на жениха.
— Не бойся, моя радость! — успокоил ее жених. — Эта ведьма уже давно не показывает своих чудес.
— Почему же?
— Да потому, что ее заживо сожгли на городской окраине, где она жила, — ответил Танге, самодовольно смеясь. — Но оставим этот разговор, не к добру вспоминать о нечистой силе, когда темнеет.
— И вправду, — отозвалась Гьертруд, — давай лучше назначим время, когда ты завтра проводишь меня к аптекарю, который вырезает из бумаги такие красивые картинки. Пусть он вырежет наши портреты — мы ведь пообещали послать их тетушке на остров Фальстер.
— Завтра мне некогда, — ответил Танге. — Когда закончится таинство причастия, мне надо готовить воскресную проповедь. Мне сообщили, что шведский генерал Вавасур намерен посетить вечернюю службу.
— Ну тогда пойдем к нему сегодня вечером, милый Танге! — сказала Гьертруд, с мольбой взглянув на жениха. — На тебе твое новое облачение, мы можем пойти к нему сейчас же. Он вырезывает портреты весь день до позднего вечера.
— Сегодня вечером? — с притворным удивлением переспросил Танге. — Что ты, моя дорогая! Вечером я должен еще раз перечитать евангелие и потверже выучить его текст. Ведь моей маленькой Гьертруд будет приятно, если меня будут хвалить и благословлять, когда мы в воскресенье рука об руку выйдем из церкви после службы?
— Ты прав, — со вздохом согласилась девушка. — Но в последнее время ты так редко навещаешь меня. Я сижу вдвоем со старой Сиссель за своей прялкой, а ты не выходишь из своей каморки наверху, точно нас разделяют горы и долины. Шведский капитан Мангеймер чаще видится с тобой, чем я.
— Вот уже второй раз ты сегодня упоминаешь о капитане, — с досадой сказал Танге. — Мне приходится видеться с ним так часто, как ему заблагорассудится, и мириться с этим, пока шведы хозяйничают у нас в стране. Из двух зол приходится выбирать меньшее, и я предпочитаю видеть капитана Мангеймера в моей комнате, чем в твоей.
— Конечно, милый Олуф. Но Сиссель говорит, что вы играете в кости и другие азартные игры. Я боюсь, как бы тебе не повредило его общество.
— А как же мне с ним не играть, когда он этого требует? Ей-богу, я делаю это не для собственного удовольствия. Но если шведы приказывают, приходится подчиняться. Малютка Гьертруд должна быть умницей и понять, что она уже не маленькая. Господи боже! Ты, никак, плачешь! Неужели я должен объяснять тебе все сначала? Утри слезы, дорогая, — продолжал он, целуя ее руку, — иначе старая Сиссель опять станет ворчать, увидев твои заплаканные глаза.
Девушка повиновалась. Олуф поднял молоток на двери пасторского дома и постучал.
— А вот и вы наконец! — такими словами встретила их старая женщина, открывшая им дверь. — Шведский офицер уже два раза посылал узнать, не вернулся ли господин Танге из церкви, а сам поднял наверху такой шум и грохот, словно хочет разнести наш дом на куски. Бог знает какая муха его укусила, только с утра мне уже три раза пришлось носить ему наверх полный кувшин медового напитка, а он знай себе пьет и горланит песни, да такие, что и в кабаке слушать не пристало, не то что в доме почтенного проповедника слова божьего.
Едва только Сиссель упомянула о капитане, в тусклых глазах господина Олуфа сверкнула какая-то искорка.
— Ну, раз такое дело, — сказал он, — пожалуй, будет лучше, если я поднимусь наверх и утихомирю его. Можешь не подавать мне ужина, Сиссель, я не голоден.
Танге с ласковой улыбкой поцеловал белые пальчики своей невесты, кивнул Сиссель и вышел.
Старуха несколько минут стояла молча, не сводя внимательного, печального взгляда с Гьертруд. Под этим проницательным взглядом, который, казалось, читал в самом ее сердце, девушка опустила глаза. Вдруг она расплакалась и сделала шаг к двери. Но старуха подошла к ней, привлекла к себе и сказала тихо и ласково:
— Господь все устраивает к лучшему, дорогое мое дитя! Но если это протянется долго, добра не жди.
ИГРА В КОСТИ
Поднимаясь по лестнице в комнату, которую он занимал на чердаке, Танге еще. издали услышал грубый голос, выкрикивающий двусмысленные слова немецкой солдатской песни. Чтобы поскорей прервать это непристойное пение, капеллан торопливо вошел в распахнутую настежь дверь.
В комнате капеллана на скамье небрежно развалился человек в форме шведского драгуна. Рядом с ним на полу стоял наполовину опорожненный кувшин с медом, а на столе был разбросан ворох маленьких, изящных писем, которые капитан, судя по всему, читал, прежде чем улегся отдыхать.
— Тысяча чертей, капеллан! — воскликнул офицер, протягивая обе руки навстречу Танге. — Вот уже битый час, как я здесь сижу и жду!
— Но вы же знали, господин капитан, что я занят в церкви.
— Какое мне до этого дело, гром и молния! Если бы мне не лень было тащиться так далеко, я сам пришел бы в церковь и погнал бы тебя домой ударами моей сабли!
Капитан Мангеймер был широкоплечий, краснолицый коротышка с черными, коротко подстриженными волосами и большими усами, которые, по моде того времени, были закручены кверху, к уголкам глаз. На нем была отливавшая синевой кольчуга и сабля с обоюдоострым клинком и широкой чашкой, пробитой множеством маленьких четырехугольных отверстий, чтобы в них застревал клинок противника. Кроме сабли, у капитана был еще кинжал. Орудуя саблей, Мангеймер перекладывал кинжал в левую руку: он служил ему как для нападения, так и для защиты.
— Оглянись кругом и полюбуйся! — продолжал капитан с довольным смехом. — Если, на твой взгляд, здесь виден некоторый беспорядок, можешь поблагодарить за это самого себя. Надо же мне было как-то убить время. Вот я и вытащил из твоей шкатулки любовные письма и стал их читать.
— Мои письма! — возмущенно закричал Танге.
— Да уж, во всяком случае, они адресованы не мне! Прости, что я не положил их на место. Здесь вообще такой собачий холод, что мне пришлось самому развести огонь — я разломал одно из твоих старых кресел и сунул его в печь вместе с обивкой и начинкой. Помогло!
— Мое кресло! — завопил Танге с еще большим негодованием.
— Да уж, черт побери, не мое, конечно! — загоготал капитан. — И не прогневайся, здесь попахивает угаром — это все потому, что старое дурацкое кресло не хотело гореть, пришлось взять кое-какие твои бумаги да в придачу маленький молитвенник и разжечь ими огонь. Помогло!
