Поль Феваль - Горбун
В конце этого лета Гонзаго впервые отважился заговорить о том, что пора бы собрать семейный совет, для того чтобы урегулировать все финансовые, а также связанные с наследством Невера вопросы. Но пока, как говорится, не доходили руки, – ведь он был очень богатым, преуспевающим, а значит и очень занятым неотложными делами хозяином.
Вот и сегодня все эти рабочие, которых мы недавно видели входившими во двор бывшего дворца Неверов, прибыли по вызову Гонзаго. Плотникам, столярам, каменщикам, землекопам, слесарям предстояло переделать дворец и примыкавший к нему с тыла сад, – одним словом, поставить все с ног на голову. Это было великолепное, удивительное сооружение жилищной архитектуры. Не зря когда-то Меркёр, затем Неверы, а после них и сам Гонзаго не жалели сил и средств, чтобы сделать его еще краше. Оно состояло из трех жилых корпусов: главного и двух крыльев, на уровне первого этажа обрамленных по всему периметру пирамидальными аркадами несущими в форме буквы «П» беломраморный портик, над которым, образуя второй этаж, тянулась галерея, украшенная изящными лепными узорами, – свидетельство изысканной роскоши, которая могла бы заставить устыдиться ажурные гирлянды дворца Клюни и начисто превосходила красоту фризов дворца де ла Треймуль. Три главные двери, расположенные по центру и обрамленные одной большой пирамидальной аркой обычно держались открытыми, и в их проемы можно было видеть восстановленные Гонзаго в флорентийской манере внутренние перестили. Они состояли из потрясающих взор колонн красного мрамора, установленных на массивных прямоугольных цоколях, по углам которых в вальяжных позах застыли каменные львы, и увенчанных вверху капителями, украшенными причудливым узором из розовых кустов и запутавшихся в них змей. Над фасадной галереей возвышался главный жилой корпус. По бокам широкого и высокого портала с регулярными промежутками располагались в два яруса окна. В крыльях же здания, хотя они имели ту же высоту, что и главный корпус, окна были установлены в один ярус. Зато все они были спаренными и в два раза выше. Каждое крыло венчала отдельная четырехгранная островерхая покрытая жестью крыша. Непосредственно под ней находились уютные мансарды, где обитала многочисленная прислуга. Главный корпус имел двухскатную крышу. Причем ее передний откос был прорезан чопорным белокаменным бельведером, который словно несли на руках три мраморных сирены, чьи рыбьи хвосты обвивали и скрывали его пьедестал.
Вот так выглядел этот маленький шедевр готического искусства, истинное сокровище резьбы по камню. Ухоженный постоянно поддерживаемый в идеальном состоянии интерьер ничуть не уступал внешнему великолепию.
Гонзаго был не только богачом, но и человеком, обладавшим отменным вкусом.
Самым старинным во всем сооружении считался задний фасад. Он был возведен не позднее пятнадцатого столетия. С этой стороны здание выдвигало широкий массивный портик, подпираемый круглыми гранитными колоннами в итальянском стиле, как это делают во многих монастырях. Вдоль основного корпуса на уровне второго этажа шел выложенный мрамором балкон. С задней же стороны к дому примыкал старый тенистый сад; его аллеи во многих местах украшали мраморные и гипсовые скульптуры. Сад имел узорную чугунную ограду. С востока она шла вдоль улицы Кенкампуа, с юга по Орби лё Бушер и, наконец, западную часть сада ограничивала улица Сэн Дени. Во всем Париже невозможно было сыскать дворец, великолепнее этого. Что же вдруг заставило надменного эстета Гонзаго по своей воле нарушить эту красоту?
Попробуем разобраться.
Однажды, после ужина пребывая в благодушном настроении, регент предоставил принцу де Кариньяну разрешение учредить в своем дворце крупную биржевую контору. Эта милость на многих подействовала, как землетрясение. Поползли слухи, что отныне мсьё де Кариньян способен де наложить вето на любую сделку по акциям, если она произведена не в его доме. Гонзаго, разумеется, взревновал. Чтобы его утешить регент после очередного ужина наградил Гонзаго исключительным правом производить в своем дворце прямой обмен акций на товары. Вот уж поистине королевский подарок! Он сулил золотые горы.
Но нужно было, прежде всего, освободить место для всех желающих. Потому что все желающие вести торги согласны были платить за место и платить очень много. На следующий день после того, как Гонзаго принял решение сдать внаем все возможные площади и помещения всего дворца, сюда прибыла армия разрушителей. Начали с сада. Во – первых – скульптуры. Они занимают место и не платят ни су. Скульптуры убрали. Затем деревья. Эти тоже ничего не платят, но отнимают пространство. Их вырубили.
В увешанной гобеленами спальне второго этажа у окна замерла одетая в траур женщина и печально глядела на работу разрушителей. Она была очень красива, но так бледна, что рабочие, заметив ее со двора через стекло, могли подумать, что на них из покоев взирает привидение. Кто – кто кому-то пояснил, что это вдова герцога де Невера жена принца Гонзаго. Она долго неподвижно стояла, напоминая недавно снесенные изваяния. Перед ее окном рос огромный вяз. Наверное, ему было более ста лет. В его листве по утрам и летом и зимой пели с птицы. Когда ветвистый великан под ударами топора рухнул, женщина в трауре задернула тяжелые шторы, и больше ее в окне не видели. Дальше закипела работа, напоминавшая светопреставление: везде рубили, пилили, долбили, крушили. Исчезли тенистые аллеи. На их перекрестке была розовая клумба, где в центре красовалась гигантская античная ваза. Цветы выкорчевали, землю распахали граблями, а вазу оттащили на мебельный склад. Все это занимало место. А место стоило денег, и притом больших, прошу не забывать. Теперь здесь будут выстроены деревянные бараки, которые Гонзаго сдаст внаем биржевым игрокам. Кто бы мог подумать, до каких фантастических величин поднимутся цифры, определяющие плату за наем. В этих сараях будут производиться те биржевые сделки, что нигде, кроме как на территории дворца Гонзаго осуществлять нельзя. А потому найм любой клетушки в бывшем саду будет обходиться нанимателю не дешевле чем, если бы он брал в аренду площадь внутри самого дворца. Тем же наблюдателям, которые взирали на эту разруху со скептическим недоумением, (впрочем, таких было очень немного), Гонзаго снисходительно пояснял:
– Через пять лет у меня будет два или три миллиарда. Я куплю замок Тюильри у его величества Людовика XV, который к тому времени будет королем, но королем разорившимся.
Этим утром, когда мы с вами впервые оказались во дворце, перестройка подходила к концу. Вокруг двора параллельно положению дворца в три этажа были сооружены дощатые бараки, напоминавшие не то летние загоны для свиней, не то курятники. Вестибюли главного здания тоже были переоборудованы под конторы. Сейчас строители заканчивали сколачивать деленные на узкие отсеки бараки на территории парка. Двор был переполнен нанимателями. Оно и понятно. Ведь именно на сегодня была назначена сдача в аренду площадей в «Золотом доме», как теперь окрестили дворец Гонзаго. Сегодня ворота были широко открыты для всех. Любой или почти любой мог войти во дворец. Весь первый этаж и второй за исключением личных апартаментов принца и принцессы ждали своих покупателей и покупательниц. От смолянистого запаха свежеструганной сосны першило в горле. Повсюду грохотали молотки и визжали пилы. Слуги очумело носились взад – вперед, не зная кого слушать. Покупатели нервничали и дергались, словно умалишенные.
