28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов
Отношения между США и Великобританией оказались омрачены и тем, что Рузвельт, подняв на щит идею защиты свободы от порабощающей фашистской тирании, начал намекать на необходимость предоставить эту свободу и народам, находящимся под колониальным гнетом (на предоставление гражданских прав собственному негритянскому населению Рузвельт не замахивался). «Для американцев, выросших на мифе о своей борьбе за свободу от британского угнетения, прямое управление подчиненными народами было неприемлемым… Рано или поздно все должны научиться быть такими, как американцы, – самостоятельными и демократичными (если необходимо, находясь на мушке)», – замечает Фергюсон.
– В вашей крови четыреста лет ненасытного инстинкта, – заявил американский президент Черчиллю в 1943 году, – и вы совершенно не понимаете, как страна может не желать приобрести землю где-либо, если она может получить ее.
Вызов святая святых – Британской империи – был брошен, и Черчилль, верный защитник империи и монархии, его принял. Однажды, когда Рузвельт надавил на него, чтобы Лондон вернул Гонконг Китаю в качестве жеста доброй воли и подумал о независимости Индии, Черчилль взорвался и заявил:
– На американский Юг следует направить группу международных наблюдателей.
Лозунгом Черчилля стало: «Руки прочь от Британской империи!»
– Она не должна быть ослаблена или опозорена, как бы это ни понравилась сентиментальным торговцам на родине или каким бы то ни было иностранцам.
Но сохранять Британскую империю становилось все сложнее.
«Война нанесла империи смертельный удар», – констатировал английский историк Джереми Блэк. Падение «неприступного» Сингапура в руки японцев в феврале 1942 года рассматривалось как едва ли не самое унизительное поражение Великобритании со времен американской войны за независимость. «Сдача Сингапура подорвала престиж Британии в Азии. В сочетании с необходимостью заручиться поддержкой Индии в борьбе с наступающими японскими войсками она ознаменовала собой конец империи на Индийском субконтиненте, в сердце британского империализма». В глазах очень многих ее подданных в колониях и доминионах Британия теряла авторитет. Экономические основания империи были подточены. Союзники-доминионы, особенно Австралия, все чаще были вынуждены обращаться за поддержкой к Соединенным Штатам. Все большему количеству британцев – особенно социалистам и другим людям левых взглядов, хотя точно не Черчиллю и его команде, – было не до империи.
Именно стремление Лондона не допустить какого-либо вмешательства других стран в дела британских колоний явилось главной причиной согласия Черчилля на введение права вето для всех участников будущего Совета Безопасности ООН (на чем настаивал и СССР). Премьер-министр надеялся с помощью вето пресекать даже попытки рассмотрения вопросов о судьбе его империи в международной организации.
Рузвельт вместо колониальной системы хотел видеть систему международной «опеки» для колоний всех европейских держав, что имело бы целью их продвижение к независимости. Англичане же рассматривали эти предложения как прикрытие для создания неформальной экономической империи Соединенных Штатов. Что было небезосновательным с учетом того, что американская инициатива об «опеке» не распространялась на Гавайские острова, Гуам, Пуэрто-Рико и Виргинские острова, де-факто являвшиеся американскими колониями. Также в списке не было длинного перечня островов Атлантики и Тихого океана, которые уже использовались под базы военно-морских и военно-воздушных сил США или могли бы быть использованы в этом качестве.
Вообще для американцев, которые, как мы помним, уже активно искали места для базирования своих вооруженных сил по всему земному шару, наиболее удобным местом выглядела именно Британская империя, над которой все еще никогда не заходило солнце. Вашингтон, получив доступ своих кораблей к британским портам, теперь добивался такой же возможности для самолетов всех стран. Черчилль сопротивлялся и в письме к Рузвельту 28 ноября 1944 года не соглашался с тем, что «Британской империи предлагается предоставить свои бесценные и незаменимые базы для воздушного транспорта во всем мире в распоряжение таких стран, которые в состоянии использовать их. Это означает, конечно, в первую очередь и в основном предоставить их в распоряжение Соединенных Штатов».
Со своей стороны Рузвельт не мог поверить, что британский народ «хотел бы, чтобы авиация, в которой вам, как и нам, предстоит великое будущее, была задавлена и удушена лишь потому, что наш народ в данный момент находится в менее благоприятном для конкуренции положении. Вы говорите, что Британской империи предлагается предоставить свои базы во всем мире в распоряжение других стран. Конечно, это так… Где была бы теперь Англия, если бы судоходство подвергалось таким ограничениям? Где она будет, если им станет подвергаться авиация? Я не могу поверить, что Вы в такое время не хотите соглашения!»
Американцы умели и умеют быть настойчивыми.
Великобритания уже не надеялась одержать победу в той партии, которая стояла на шахматной доске к концу войны. Поэтому Черчилль делал все, что от него зависело, чтобы перевернуть доску.
Он сделал свой выбор. Он с Америкой, партнером тяжелым, но могущественным. И против той силы, которая на глазах становилась доминирующей на Европейском континенте, – Советского Союза.
Вместо прагматики партнерства военных лет, как обычно, на первый план выводился вопрос о ценностях. 8 марта 1945 года премьер-министр писал Рузвельту: «Полагаю, Вы согласитесь со мной, что здесь затрагивается далеко не только судьба Польши. Я чувствую, что это дело явится показателем того, какой смысл мы и русские вкладываем в такие понятия, как демократия, суверенитет, независимость, представительное правительство, свободные и беспрепятственные выборы». А о чем еще говорить герцогу, возглавляющему монархическую империю с наследственной верхней палатой парламента.
Помните, что сказал Черчилль 22 июня 1941 года? Он рассматривал альянс с СССР как своего рода сделку с дьяволом. Теперь он был бы рад от нее освободиться.
Осенью 1944 года, пишут английские историки Уильям Манчестер и Пол Рейд, «британские начальники штабов уже составили документ для Министерства иностранных дел, в котором рассматривалась возможность превращения России в будущего противника. В то время, написал Брук, министерство “не допускало, что Россия когда-нибудь может стать враждебной” и посчитало “недопустимым” со стороны начальников штабов планировать войну с нынешним британским союзником. Однако составление планов на случай непредвиденных обстоятельств входило в обязанности военных планировщиков. Иден утвердил документ».
Черчилль к апрелю 1945-го уже четко (но конфиденциально) формулировал свою новую философию. «В этот период я мог лишь предупреждать и взывать. Уничтожение военной мощи
