Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
На закате все военачальники собрались у Субудая. Вокруг бескрайним морем смутно белеющих в сумраке юрт расположились на ночлег тумены. А посередине стана темным островком ютились воины из инородцев. Большинство из них составляли русские – либо те, кто попал в плен после уничтожения своих городов и весей, либо (в гораздо меньшем количестве) те, кто в расчете на военную добычу сами по долинам и по взгорьям добрались до монгольской армии и предложили свои силу и оружие. Этих, как правило, ставили начальниками над остальными, так как они могли хотя бы отличить один конец меча от другого. Из доспехов на них было то, что им удалось раздобыть. Питались они скудно, поскольку все лучшее доставалось туменам, а эти бедолаги всегда были полуголодными.
Среди них оказался и Павел, худой, как волк, в ссадинах и полуживой от изнурительных тренировок. То, что от него требовали, он понимал с грехом пополам, но так или иначе выполнял. Что ни утро, бегал за расположением туменов, иной раз по десять-пятнадцать верст. Свой ржавый меч он потерял в той единственной в своей жизни сече, заодно чуть не лишившись и жизни. Поваливший его удар вырвал ему клок кожи с волосами на макушке; паренек упал оглушенный. Когда он наконец очнулся, то частокол горел огнем, а в самом лагере уже свирепствовали неприятельские конники. Воины лежали там, где их застигла смерть; с некоторых уже были содраны одежда и обувь. Лицо Павла заскорузло от собственной крови, натекшей из-под волос к подбородку. Притрагиваться к ней он не смел, хотя она залила ему весь правый глаз и застыла.
Он тогда, наверное, тихо скрылся бы, если б не тот насмешник с гнилыми зубами, который как раз пробирался мимо с мехом какой-то нестерпимо горькой жидкости. От нее Павла стошнило, а человек тот, как всегда, обидно рассмеялся и сказал, что звать его Алешкой и что держаться им теперь надо вместе. Алешка проводил его через лагерь, где сейчас валялись монголы – кто пьяный, кто спящий. Павла весельчак отвел к какому-то человеку в таких рубцах, что страшно и смотреть.
– Польских, что ли, кровей, – представил Павла Алешка. – Из села мальчишка, но, гляди-ка, не сбежал.
Тот, что в рубцах, хмыкнул и заговорил на русском. Он сказал, что можно взять другое какое-нибудь оружие. Куда делся его заржавленный меч, Павел понятия не имел; к тому же все вокруг плыло. Он только помнил, что человек сказал: мол, у парня череп, должно быть, треснул, и на этом Павел отключился.
Новая его жизнь была тяжелой. Кормили плохо, хотя дали новый меч, без зазубрин и ржавчины. Ну и гоняли, гоняли немилосердно. Паренек бегал за туменами и все терпел, пока грудь не начинало жечь и сердце не принималось гореть огнем. О своем селе, где остались мать с дедом, Павел старался не вспоминать. Сейчас они там управляются без него, смотрят, как зреет урожай к жатве. В этот год он им не помощник. Так-то.
Паренек еще не спал, когда на конях к большой юрте в центре лагеря подъехали трое. Один из них, с жестоким лицом, – Бату, внук самого Чингисхана. Павел старался запоминать все имена – это для него была единственная возможность продеть ниточки сквозь неразбериху нынешней жизни. Как зовут второго, что дурацки склабился рядом с Бату, паренек не знал. В сумраке он сжал рукоять меча: эх, сейчас бы силы, так вот взял бы, подбежал и зарубил супостатов. Как погиб князь, Павел не видел, а на его расспросы остальные русичи покачивали головой и отводили глаза. Им, похоже, до этого дела было меньше, чем ему.
Никем не замеченный, Павел подобрался поближе к той юрте. Он знал имя их главного полководца, хотя произносить его было трудно, непривычно. Звали его богатырь Субудай, и это он пожег Москву. Павел, всматриваясь, изогнул шею, да вот досада: когда трое военачальников спешились, их кони загородили все, что происходило в юрте. Павел тягостно вздохнул. Сейчас бегал он отлично, еще несколько месяцев назад и не поверил бы, что такое возможно. Так и подмывало какой-нибудь темной ночью дать отсюда деру, но он видел, что сталось с теми, кто на это отважился. Обратно их привезли порубленными на куски, а те покидали другим в назидание. Павел точно не знал, но вполне может статься, что его товарищи те куски съели. На что только не пойдешь от голода.
От юрты разносился аромат жареной ягнятины и еще какой-то снеди, отчего рот наполнялся голодной слюной. Павел не наедался досыта с тех пор, как покинул дом. Что-нибудь съестное ему теперь перепадет только к утру, и то лишь когда отбегает и до онемения рук и плеч нагрузит повозки. Паренек рассеянно почесал спину и почувствовал бугорок мышцы, которой еще недавно там, казалось, не было. Сложения Павел был не крупного, но жилистого – а как же иначе, при такой-то работе. В темноте он тихо решил, что к следующему новолунию попробует сбежать. Ежели поймают, то он, по крайней мере, не сможет упрекнуть себя в бездействии. А чтобы его догнать, надо еще постараться.
Бату поднырнул головой под низкую притолоку и вошел в шатер, распрямляясь и попутно приветствуя тех, кто внутри. С собой он привел Гуюка с Байдаром. Мунке, оказывается, уже
