Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Хачиун еще не дошел до места, а уже слышал раскаты смеха. Он болезненно поморщился: давала о себе знать больная нога. Старая рана в бедре гноилась, и по совету лекаря-магометанина он дважды в день ее прочищал. Все равно не помогало. Рана беспокоила его вот уже несколько месяцев, то и дело воспаляясь. Ковыляя к юрте молодых командиров, он чувствовал себя глубоким стариком. Да он им и был. Хромай не хромай, а молодежь все равно заставит почувствовать возраст.
Слышно было, как, перекрывая остальные голоса, Гуюк рассказывает что-то об очередных подвигах Бату. Проходя мимо юрты, где шла пирушка, Хачиун протяжно вздохнул. На секунду шум смолк: старого воина заметил Гуюк. Остальные обернулись посмотреть, что там привлекло внимание ханского сына.
– Выпей с нами чая, командир! – весело позвал тот. – Или чего покрепче, коли пожелаешь.
Все расхохотались так, словно это была необыкновенно остроумная шутка. Свое раздражение Хачиун скрыл. Когда-то и он был молодым.
Четверо темников разлеглись, как молодые львы. Хачиун, подсаживаясь в их круг, крякнул, осторожно вытягивая перед собой ногу. Бату сразу обратил внимание на распухшее бедро. От этого ничего не ускользнет.
– Как нога, командир?
– Гниет, собака, – отмахнулся Хачиун.
От его досадливого тона лицо Бату как будто застыло, сделавшись непроницаемым. Хачиун тайком себя обругал. Ну подумаешь, побаливает, в пот бросает – что уж сразу гавкать на ребят, словно старый шелудивый пес. Он оглядел их небольшую группку, кивнув попутно Байдару, который, судя по всему, с трудом сдерживал восторг оттого, что участвует в походе. Глаза у него блестели, словно он опьянел от возбуждения. Сыну Чагатая, безусловно, льстило, что его здесь приняли как равного. «Знает ли кто-нибудь из них о коварных интригах своих отцов? – подумал Хачиун. – А если да, то есть ли им до этого дело?»
Пиалу с чаем Хачиун взял в правую руку и, отхлебнув, попытался расслабиться. В его присутствии разговор возобновился не сразу. Он знал их отцов, да и, коли на то пошло, самого Чингисхана. От этой мысли бремя прожитых лет словно стало давить сильнее. В Мунке Хачиун видел Толуя, и от этого память туманилась печалью. Волевые черты Чагатая угадывались в лице Байдара, особенно выступающий подбородок. Время покажет, унаследовал ли он отцовскую упрямую силу. В грядущем походе паренек наверняка себя проявит, хотя вожаком в этой стае ему однозначно не быть.
Это переключило его внимание на Бату. Невзначай на него глянув, Хачиун увидел, что молодой человек смотрит на него с подобием улыбки, словно читает мысли. Все остальные здесь признают его за старшего – это очевидно. Однако выдержит ли их нынешняя дружба испытание временем, превратности лет? Когда они начнут соперничать меж собой за ханства, то уже вряд ли будут столь беспечны в присутствии друг друга. Так думал, прихлебывая чай, Хачиун.
Гуюк улыбался непринужденно, как человек, рассчитывающий на наследство. Не было у него такого отца, как Чингисхан, который закалил бы его и заставил понять, насколько опасна такая вот легкая дружба. Быть может, Угэдэй был с ним излишне мягок, или же этот молодой человек – просто обычный вояка, без той беспощадности, которая особняком ставит людей, подобных Чингисхану.
«И подобных мне», – подумал Хачиун с тайной улыбкой, припоминая свои мечты и былые подвиги. Прозревать будущее, глядя на непринужденно отдыхающих племянников, было для Хачиуна и сладостно и горько. Они вроде бы относились к нему с почтением, но вместе с тем вряд ли осознавали, чем в действительности ему обязаны. Чай во рту казался кисловатым, что неудивительно: зубы гниют и все теперь кажется затхлым.
– Ты ведь не просто так пришел к нам по холоду в такую рань? – неожиданно спросил Бату.
– Ну да. Я пришел поздороваться с Байдаром, – ответил Хачиун, – поприветствовать его. А то, когда он привел тумен своего отца, меня здесь не было.
– Свой собственный тумен, командир, – тут же поправил Гуюк. – Мы все сыновья своих отцов.
Он не заметил, как напрягся при этих словах Бату. Его отец, Джучи, ничего для него не сделал. И тем не менее он, его сын, сидел сейчас со своими знатными родичами, такой же – если не более – сильный и закаленный. От Хачиуна не укрылся сполох чувств, мелькнувший на лице юноши. Он кивнул своим мыслям, молча желая всем этим молодым людям удачи.
– Ну что, – засобирался Хачиун, – засиделся я тут у вас, а утро между тем идет. Лекарь велит мне разминать ногу, разгонять в ней дурную кровь.
Он не без труда поднялся, игнорируя предусмотрительно протянутую руку Гуюка. Подлая гнилушка опять начинала досаждать, заодно с сердцем. Сейчас снова идти к лекарю, терпеть ковыряние в своей плоти ножа, выпускающего из бедра мерзкую желто-бурую жижу. Подумав о предстоящей процедуре, Хачиун невольно нахмурился, после чего склонил перед всеми голову и заковылял прочь.
– Н-да… – задумчиво промолвил Гуюк, глядя ему вслед. – Вот ведь выпало человеку в жизни. Многое повидал.
– Старик, только и всего, – пожал плечами Бату. – Мы повидаем больше. – Он со значением подмигнул Гуюку. – Скажем, для начала донце хотя бы одного бурдюка арака. А ну-ка, Гуюк, тащи сюда свой запас. Не думай, что я не слышал: отец тебе кое-что прислал.
Гуюк зарделся, оказавшись в центре внимания, а остальные взялись над ним подтрунивать: тащи, мол, не жадничай. Он, разумеется, поспешил наружу за бурдюком для друзей.
– Субудай сказал, чтобы мы ему сегодня на закате доложились, – обеспокоенно заметил Байдар.
Бату небрежно махнул рукой:
– Ну так и
