Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
В морозной стуже взошло солнце; внутри двора истоптанный людьми и конями снег превратился в наледь. Павел зябко потер ладони и громко ругнулся, когда его кто-то пихнул в спину. Сквернословить ему нравилось. Народ вокруг бранился так затейливо, что иной раз диву приходилось даваться, вот и Павел старался не отставать – и сейчас рыкнул на своего невидимого обидчика. Но им оказался всего-навсего мальчишка-разносчик с мясными пирожками. Пока мальчуган бежал мимо, Павел с кошачьим проворством ухватил с лотка два исходящих паром пирожка. Разносчик обругал его, но Павлу было все нипочем: пока никто не заметил, он запихнул один горячий пирожок в рот, а второй спрятал. Вкус был несравненный, мясной и луковый сок, холодея, стекал по подбородку и затекал под кольчужку, полученную этим утром. Натягивая ее, Павел почувствовал себя мужчиной: вес-то как на воине. Первоначально он думал, что будет боязно, но ведь внутри частокола тысячи ратников, да еще конница снаружи – чего тут бояться. Ратники вроде как и не страшились, просто многие лица были суровы и спокойны. С теми из них, кто носил бороду или длинные висячие усы, Павел даже не заговаривал. Он тайком и сам пытался отрастить себе на лице что-нибудь подобное, да пока безуспешно. Павел пристыженно вспомнил об отцовой бритве, что дома в амбаре. Примерно с месяц он вечерами исправно скреб ею по щекам. Ребята в селе говорили, что от этого быстрее начинает расти борода, но она едва проклюнулась.
Где-то в отдалении протрубили рога, и пошло шевеление, начали выкрикиваться приказы. Проглотить второй пирожок возможности не было, и Павел сунул его под кольчужку, чувствуя на коже тепло. Видел бы его сейчас дед. Старика как раз не было дома: он в нескольких верстах собирал хворост, чтобы в зимние холода всегда был запас валежника. Мать, когда Павел подвел к двери вербовщика, понятно, расплакалась, но на глазах у княжьего человека отказать не посмела, на что сын и рассчитывал. И он с гордо расправленными плечами пошел за вербовщиком, ловя на себе тревожно-взволнованные взгляды стоящих у дороги односельчан. Из пополнения некоторые были старше Павла, у одного уже и вовсе борода веником. Вообще, Павел не рассчитывал, что из деревенских мальчишек он здесь окажется один, и это его печалило. Остальные от вербовщиков просто дали деру. Некоторые, он слышал, укрылись на сеновале, а иные попрятались в хлеву вместе со скотиной, лишь бы не идти в войско. Одно слово, не рубаки – ни они, ни отцы их. Уходя, на родное село Павел и не оглянулся. Вернее, оглянулся всего раз – и увидел, как мать стоит у околицы и машет ему. Хоть бы дед стал им гордиться, узнав о его поступке. А то непонятно, как он на это посмотрит. Но уж сечь внучка, по крайней мере, не доведется. Стоит небось сейчас, старый черт, среди двора, а вожжами отстегать и некого, кроме разве что кур.
Между тем что-то явно происходило. Павел видел, как мимо прошагал его сотник – единственный начальник, которого он знал. Вид у сотника был усталый, и своего подчиненного он не заметил, но юный ратник машинально пристроился следом. При выходе из лагеря его место в сотне – так ему было сказано. Остальных, кто шел рядом, Павел не знал. Сотник, во всяком случае, шагал целеустремленно. Вместе они прошли к воротам, и командир наконец обратил на Павла внимание.
– А, ты один из моих, – признал он и, не дожидаясь ответа, указал на группу жалкого вида воинов.
Павел и еще шестеро подошли, неуверенно улыбаясь друг другу. Смотрелись они так же нескладно, как и он: мечи торчат как попало, кольчуги висят до колен, вконец озябшие красно-синие руки приходится все время растирать. Сотник отлучился еще за несколькими подчиненными.
Опять рявкнули рога, на этот раз с частокола, да так резко, что Павел подскочил. На это обидно рассмеялся один из близстоящих, обнажив бурые пеньки зубов. У Павла вспыхнули щеки. Он-то рассчитывал на воинское братство, которое описывал его дед, но ничего похожего, по всей видимости, не было на этом замерзшем дворе с желтыми потеками мочи, как не было и дружелюбия на худых, прихваченных морозом лицах. С белесого неба вновь мягко повалил снег, который многие встретили бранью, зная по себе, что это осложнит и без того нелегкий день.
Мимо погнали медлительных бурых быков, примотав к ярму толстенные веревки от ворот. Как, уже на выход? А сотника так и нет: будто сквозь землю провалился, ничего толком не разъяснив. Створы ворот с подобным стону скрипом стали подаваться внутрь, открывая путь дневному свету. Тех, кто стоял впереди, криками отгоняли вглубь начальники, отчего толпа колыхнулась, словно делая глубокий вдох. Кто-то из воинства смотрел на ширящийся зазор, и тут где-то сзади послышалось новое движение, заставив всех повернуть головы. Всколыхнулся гневный ропот, пронизанный криками. Павел выгнул шею в попытке разглядеть, что там такое, но ответ получил от того насмешника.
– Ишь чего, брат: кнуты в ход пошли, – язвительно усмехнулся он. – Вот так нас в бой сейчас и погонят, как скот. Так у князевых воевод заведено.
Нехорошие, надо сказать, речи – уже тем, что порочат самого князя. Павел досадливо отвернулся, а затем сделал несколько неровных шагов вперед: сзади неожиданно стали напирать, выдавливая прочь со двора. Ворота открылись, словно рот в зевке, и после долгого пребывания в тени белизна снега снаружи буквально ослепила.
Морозный воздух саднил горло и легкие. Холод был такой, что у Бату перехватывало дыхание. Всадники его тумена, на скаку увязая в снегу, держались кучно: на подходе к русской коннице надо было сомкнуть ряды. К восходу солнца от бесконечных перестроений и люди, и
