17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера том II - Альберт Беренцев
— Погоди-ка, — осадил догадливый эсэсовец товарища, — Ваши документы, фройляйн.
Документы у девушки и правда нашлись.
Элизабет Мюллер. Это оказалась именно она, судя по документам. Документы точно настоящие, да и по возрасту — вроде бы она, точно она.
— Наши извинения. Ваш отец сейчас занят, фройляйн Мюллер.
— Отец не может быть занят! — девочка взвизгнула, — Наша мама погибла. Наш дом разбомбили. Мне некуда идти! Пустите к папе!
Эсэсовцы напряглись. Был вызван штандартенфюрер — начальник охраны здания.
Наконец, было принято решение пропустить странную девочку. Меры безопасности мерами безопасности, но конфликта с новым рейхсфюрером не хотел никто.
— Подождите в холле, фройляйн, — предложил штандартенфюрер, — Я немедленно доложу вашему отцу, что вы здесь.
Девочка вошла в холл, полный автоматчиков, встала у стеночки.
Штандартенфюрер ушел, а девушка вдруг ударила о стену черный предмет, который держала в руке. Предмет раскололся, из него потекла черная жижа, девочка стала жадно эту жижу лакать…
Автоматчики глядели на девочку, но ничего не предпринимали, её же привел сюда штандартенфюрер Депп, а штандартенфюрер Депп знает, что делает.
Ровно в 13:00 девочка закончила лакать. Потом прислонилась к стенке и стала ждать. Минуту ничего не происходило, а потом девочка, которую на самом деле звали Мари, почувствовала себя смертельно уставшей.
Мари села на пол, все тело у неё вдруг заболело, казалось, что её кости давят на органы и скребутся друг о дружку…
Еще через миг у Мари лопнула голова, просто разлетелась на куски, разбрасывая вокруг себя фонтаны крови.
Дальнейшего Мари уже не видела. Но останки Мари, её кровь, её кости, её плоть, даже само её платье и её туфельки теперь стали тяжелыми, очень тяжелыми. Такими тяжелыми, что здание Главного управления ᛋᛋ вдруг закряхтело, заскрипело, по полу холла пошла широкая трещина…
Автоматчики смотрели круглыми от ужаса глазами, как Мари рассыпается на кровавые ошметки, как эти ошметки продавливают пол холла и валятся в подвал, как весь пол вокруг идет трещинами…
Через миг там, где только что были останки Мари, образовался черный зияющий пролом, растущий на глазах.
Автоматчики к этому моменту уже перестали быть автоматчиками — автоматы у них из рук просто повырывало, ремни автоматов, висевшие на шеях эсэсовцев, разорвались. Оружие полетело вверх, к потолку, следом за оружием туда же швырнуло и эсэсовцев, их тела проламывали потолок холла, им отрывало головы и конечности…
А останки девочки Мари уже упали ниже подвала, сначала на уровень канализации, а потом глубже в земную кору.
Пол холла теперь провалился вниз полностью, а стены здания и лестница, ведущая на второй этаж, наоборот, кусками полетели вверх — круша по пути верхние этажи постройки…
Пожарные приехали через полчаса. Но тушить тут было нечего, тут, собственно, не было даже никакого огня.
Главное управление ᛋᛋ просто перестало существовать, от здания осталась одна одинокая задняя стена, да и то не целиком. Там, где раньше находилось Главное управление ᛋᛋ, теперь был только глубокий темный котлован, радиусом в несколько сотен метров, захвативший даже кусок улицы перед бывшим зданием.
У соседних домов повылетали окна, еще несколько построек на улице обвалились частично. Там уже суетились медики, кто-то пострадал…
А вот эсэсовцев на улице не было, в уничтоженном здании Главного управления не выжил никто. Даже трупов не осталось.
Пожарный-гауптвахмистр первым заглянул в котлован, раскинувшийся на месте бывшего ведомства, и увидел, как блестят на дне подземные воды.
— Майн Готт, — выдохнул пожарный, — Тут метров двести вглубь земли… Умеет же этот подонок Черчилль делать бомбы!
— Это не бомба, Фриц, — подсказал гауптвахмистру коллега, — Уже несколько дней не бомбили.
— А что тогда?
Ответа на этот вопрос ни у кого не нашлось. А сохранившийся асфальт под ногами пожарных тем временем задрожал, завибрировал…
— Это дерьмо еще и расползается! — заорал в панике гауптвахмистр, — Тут надо всю улицу эвакуировать. Срочно.
Немецкие пожарные, фото 1940 г. В Третьем Рейхе пожарные официально именовались пожарной полицией (Feuerschutzpolizei), находились в подчинении СС.
Нюрнберг, Территория съездов НСДАП, 5 мая 1943 13:15
Мы ехали по аллее гигантской территории съездов. Я — в мерседесе, вместе с Гротманном, дочкой, Айзеком и кардиналом. Впереди нас грузовик охраны, позади — еще один.
Мы как раз проезжали мимо циклопического Дворца съездов НСДАП, выстроенного Шпеером под Римский Колизей, но так до конца и не законченного. Возле Дворца съездов торчали мои парни из дивизии «Рейхсфюрер ᛋᛋ», с зенитками, танками и САУ, это успокаивало.
Я ощущал себя полностью выжатым после моих пламенных речей, башка у меня едва варила.
— С севера город окружен Вермахтом, — докладывал мне Гротманн, — Поедем через Штайн…
— Нет, — прошептал я, ибо голос я себе сорвал полностью, — Никакого Штайна. Я не намерен покидать Нюрнберг — мою новую столицу. Поедем прямо к ольбрихтовским войскам. Покажем им фокус с моей летающей дочкой, и они перейдут на нашу сторону.
Гротманн все еще был крайне обеспокоен:
— Послушайте, а если не перейдут? Мы не можем лично показывать вашу летающую дочку каждому немцу в Рейхе…
— Можем, — отрезал я, — И будем это делать, пока Ольбрихт не приползет ко мне на поклон.
— А если не приползет? — Гротманн помрачнел еще больше, — Почему Ольбрихт вообще до сих пор жив, ваше величество?
— Потому что мне нужна армия, — простонал я, — И Ольбрихт её худо бедно контролирует, генералы ему доверяют. А если контроль над армией будет утрачен — фронт рассыпется. А как Сталин относится к договоренностями с нами — уже ясно. Сталин недоговороспособен. А Черчилль с Рузвельтом ему подмахивают. Так что если мы допустим дезорганизацию армии — Сталин через пару месяцев будет тут, а еще через месяц вздернет меня на виселице. И вас тоже, дружище Гротманн.
Я уже сам с трудом сознавал, что я несу. Я смертельно устал, я хотел сейчас в горячую ванну. И поспать часиков эдак тринадцать.
Не я ли еще пару дней назад желал развала немецкого фронта и безоговорочной победы СССР? Вроде я. Но ведь теперь все изменилось, теперь я взял на себя обязательства привести немецкий народ к миру, причем, к немедленному…
Я объявил себя королем, а это накладывало на меня некоторые неприятные
