17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера том II - Альберт Беренцев

Думайте!

Думайте о Главном управлении ᛋᛋ в Берлине! Минуту назад оно было. Теперь его нет. Хотите, чтобы вас тоже не было?

Я теперь разорался, охрип, сорвал себе голос.

Но, Господи… Как же это было прекрасно! Я сейчас управлял десятками тысяч людей, и они мне верили, самое потрясающее — они мне верили, безоговорочно. Я сейчас словил настоящий экстаз диктатора, нечто вроде тысячекратного оргазма. Я теперь отлично понимал и Гитлера, и Геббельса…

Чистая власть была наивысшим удовольствием и наслаждением.

Но Гротманн уже снова нарисовался рядом со мной на трибуне, теперь он уже чуть ли не силком тащил меня прочь от моих возлюбленных немцев.

— Рейхсфюрер… То есть простите: ваше величество. Ваше величество, надо срочно уезжать, танки Вермахта уже в городе.

Я отмахнулся от Гротманна, как от надоедливой мухи:

— Плевал я на танки, дружище Гротманн. Мне подвластно само время и пространство! Никто не смеет вставать между королем и его народом!

Гротманн нагло отключил мне микрофон, потом зашипел:

— Ваше величество, да придите уже в себя! Нас всех тут и ухлопают. А вашу дочку приземлят вниз одной автоматной очередью… У вас нет никакой власти над временем и пространством, у вас одна летающая девка. И всё.

Вот чёрт.

Слова Гротманна были для меня, как ушат ледяной воды. А ведь он прав. Я, похоже, совершил типичную ошибку диктатора-новичка, я сам поверил в ту пропаганду, которую нес с трибуны. А ведь верить в собственную пропаганду нельзя…

— Ладно, — я кивнул, — Спасибо. Сейчас, Гротманн.

Я снова включил микрофон:

— Срочные дела требуют вмешательства вашего короля, мои любимые германцы. Ныне я вынужден покинуть вас. Но ненадолго! Вы скоро увидите меня вновь, ведь я остаюсь здесь, с вами. Берлин — прогнил, вот почему я немедленно переношу столицу Германского королевства сюда, в Нюрнберг. Большей чести нюрнбергцы и желать не могли, знайте, что это — знак моей любви к вам.

Я переношу в Нюрнберг весь мой королевский двор, весь аппарат моего Тевтонского Ордена, моей партии «Гиперборея». Я назначаю королевским канцлером и главой партии «Гиперборея» Конрада Аденауэра, бывшего бургомистра Кёльна. Это человек чести, человек великого ума и стальной воли! У него уже есть пакет реформ для вас, мои возлюбленные германцы. В ближайшие дни мы изменим всё, мы каждому вернем честь, свободу и достоинство, но прежде — сытую жизнь, возможность честно зарабатывать на хлеб с маслом для каждого немца. А еще прежде: мы вернем вам главное — мир…

Я напоследок еще воздел ввысь руку, сжимавшую окровавленный меч.

— Да здравствует король Генрих, — тихонько произнес в микрофон кардинал, но громкоговорители заставили его голос грянуть.

— Слава Гиперборее! — добавил я, настолько громко, насколько мне позволяли истерзанные голосовые связки.

И немцы ответили мне десятком тысяч глоток:

— Слава Гиперборее! Да здравствует король! Ура королю! Мир! Свобода…

Это был потрясающий успех. Орал даже толстый ветеран СА, даже он теперь забыл про Гитлера. Германская нация сейчас слилась в едином порыве почитания короля.

Это я сделал? Или это Гитлер их так подготовил к моему приходу, обучив фанатизму, выдрессировав на покорность тирану?

Гудрун наконец-то приземлилась вниз, её белоснежные в тон платья туфельки твердо встали на трибуну. Яблоки тоже спланировали рядом с девушкой. Гудрун бросила пару яблок в толпу, и немцы жадно ловили их, прижимали к сердцу. Так они причащались к чуду…

А еще теперь вверх взметнулись тысячи сжатых кулаков. Немцы вскидывали правые руки, сжимая их под рукоять воображаемых мечей, повторяя мой жест. Новая зига? Похоже на то…

Вот дерьмо.

А чем я, собственно, лучше Гитлера?

Я очень надеялся, что я лучше Гитлера моими делами и моими намерениями. Потому что про мои методы этого сейчас сказать было нельзя… Завел я толпу, по крайней мере, не хуже фюрера.

— Слава королю!

— Слава Гиперборее!

Кто-то даже орал:

— Слава летающей принцессе Гудрун!

Я оставил немцев на пике их воодушевления, Гротманн затолкал меня в помещение внутри Трибуны Цеппелина.

«Девочка с яблоками», картина немецкого художника и выпускника Нюрнбергской художественной школы Рудольфа Хирта дю Френе, 1905 г.

Эмблема Тевтонского (Германского) рыцарского католического Ордена, запрещенного указом Гитлера в 1938 г.

Берлин, Главное управление СС, 5 мая 1943 12:57

Девушка в длинном черном платье, в траурной черной вуали шла по бульвару Унтер ден Айхен. В руке девушка несла черный круглый предмет, размером меньше футбольного мяча, но больше теннисного.

Девушка шла медленно, мелкими шажками, едва переставляя ноги.

Она остановилась, отдышалась, поглядела на небо… Потом продолжила свой путь. Так она прошла первый пост охраны, остановили её только у второго уличного поста, уже у самых дверей Главного управления. Охрана сейчас была усилена, в здании рейхсфюрер ᛋᛋ Генрих Мюллер проводил совещание.

Бульвар был заставлен автомобилями руководителей ᛋᛋ. Шоферы и адъютанты курили возле хозяйских авто.

Девушка намеревалась подняться по лесенке и войти в здание, но эсэсовцы уже преградили ей путь, наставили на девушку автоматы.

— Куда вы, фройляйн?

— К папе, — просто ответила девушка, — Пустите меня к папе.

Голосок у неё дрожал.

Эсэсовцы были тщательно проинструктированы, они знали, что обстановка напряженная, они ждали подлянки в любой момент.

Один из эсэсовцев сдернул с девушки вуаль. Под вуалью оказалось девичье личико, принадлежавшее очень тощей и бледной школьнице. В глазах школьницы блестели слезы.

— Пустите к папе, — повторила девушка.

Эсэсовец уже вырвал у девушки черный предмет, который она несла в руках. Предмет оказался каким-то глиняным шаром, внутри шара что-то булькало.

— Коктейль Молотова, что ли?

Товарищ эсэсовца пожал плечами:

— Да вроде не похоже.

— Отдайте! — потребовала девушка, — Это мое лекарство. Верните!

Эсэовец еше повертел в руке странный предмет, потом вернул его девушке.

— Проваливай, милая. Твоего папы тут нет.

Обоим охранникам уже было ясно, что девушка явно слабоумная, но было и понятно, что никакой опасности она не представляет. Судя по траурному одеянию, у девушки, видимо, погиб кто-то из близких, вот она и тронулась умом.

— Мой папа тут! — требовательно произнесла девушка, — Мой папа — Мюллер! Пустите!

Один из эсэсовцев на это расхохотался. А другой вдруг сообразил