Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга вторая
Рука выронила платок, он проплыл в воздухе и опустился у самой стены. Сальвато из осторожности с минуту подождал, огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто не видел происшедшего, потом, ничего не говоря экипажу шхуны, спустил на воду ялик и, подражая движениям рыбака, тянущего лесу, стал приближаться к песчаному краю берега.
Между водой и стеной было метров двенадцать, и по счастливой случайности часового здесь не оказалось.
Сальвато причалил к берегу, одним прыжком очутился у стены, подобрал платок и вернулся в лодку.
Едва он сел на свое место, как послышались шаги патрульных; тогда он спрятал платок на груди и, вместо того чтобы грести прочь от набережной, что могло бы вызвать подозрения, остался на месте и начал водить лесой сверху вниз, как это делают со снастью в несколько крючков.
Патруль показался из-за башни, от солдат отделился сержант и подошел к лодке.
— Что ты тут делаешь? — спросил он у Сальвато, одетого простым матросом.
Тот заставил повторить вопрос, словно не понял его, а потом ответил с резким английским акцентом:
— Разве вы не видите? Ужу рыбу.
Хоть сицилийцы и ненавидели англичан, все же присутствие Нельсона обязывало проявлять к ним определенное уважение, какое они не оказывали лицам других наций. Начальник патрульного отряда сказал:
— Здесь приставать к набережной запрещено, в порту и без того достаточно места для рыбной ловли. Отваливай, друг!
Сальвато что-то недовольно проворчал, вытащил лесу, на которой, по счастью, повис кальмар, и стал грести к шхуне.
— Ладно, теперь ему будет чем заменить солонину! — сказал сержант, возвращаясь к патрулю.
И, очень довольный своей шуткой, он на минуту вошел под глубокий свод, осмотрел его, вынырнул снова и продолжал свой ночной обход вдоль наружных стен крепости.
А Сальвато тем временем был уже на шхуне. Он спустился в каюту и поцеловал платок, помеченный буквами Л, Си Ф.
Один уголок был завязан.
Он быстро пощупал узелок и ощутил под пальцами бумагу.
На ней было написано:
«Я тебя узнала, я тебя вижу, я тебя люблю! Это первая минута радости с тех пор, как я тебя покинула.
Боже мой, прости меня, если я надеюсь на тебя лишь потому, что надеюсь на него!
Твоя Луиза».
Сальвато вышел на палубу, и глаза его сейчас же обратились к окну в стене крепости.
На темных прутьях по-прежнему виднелась белая рука.
Сальвато помахал платком, поцеловал его и снова уловил свое имя, донесенное ночным бризом.
Но было бы опрометчиво продолжать этот обмен знаками в такую светлую ночь, и Сальвато сел, замерев в неподвижности; однако глаза его, привыкшие к полумраку, по-прежнему различали белое видение, к которому неосторожная рука более не манила его.
Несколько мгновений спустя послышались всплески двух пар весел, сквозь лабиринт судов, заполнявших порт, проскользнула лодка и остановилась у маленького трапа шхуны.
То возвращался Джузеппе Пальмиери.
— Добрая весть! — крикнул по-английски Сальвато, обнимая отца. — Она здесь, здесь, за этим окном! Вот ее платок и письмо!
Джузеппе Пальмиери улыбнулся неизъяснимой улыбкой и прошептал:
— Бедный кавалер! Ты был прав, когда говорил: «Молодость всесильна в глазах Господа».
CLXXXVII. РОЖДЕНИЕ НАСЛЕДНОГО ПРИНЦА
Через несколько дней после рассказанных нами событий король в сопровождении своего пса Юпитера стрелял перепелов в садах Багерии и на северных склонах холмов, поднимающихся на некотором расстоянии от морского побережья.
С ним было еще два ярых любителя такого рода развлечений: сэр Уильям Гамильтон и президент Кардилло, как и он, превосходных стрелков.
Охота была великолепная: стоял как раз сезон осеннего перелета перепелов.
Как знает каждый охотник, перепела совершают два перелета в год. Первый в апреле — мае, когда они летят с юга на север, в это время они тощие и невкусные. Во время второго перелета, в сентябре — октябре, они жирные и сочные, особенно в Сицилии, где птицы в первый раз отдыхают по пути в Африку.
Итак, король Фердинанд забавлялся не как король (нам хорошо известно, что быть королем для него отнюдь не всегда оказывалось забавно), а как охотник, купающийся в изобилии дичи.
Он сбил полусотней выстрелов полсотни птиц и предложил побиться об заклад, что таким же образом дойдет до сотни.
Но вдруг показался всадник, скачущий во весь опор на звуки выстрелов. Круто осадив коня шагах в пятистах от охотников, он привстал на стременах, чтобы лучше разглядеть, где находится король, и, узнав Фердинанда, направился прямо к нему.
То был нарочный от герцога Калабрийского, посланный к королю с известием, что у герцогини начались схватки; герцог просил отца, в согласии с придворным этикетом, присутствовать при разрешении его супруги от бремени.
— Хорошо! — сказал король. — Так ты говоришь, схватки только что начались?
— Да, государь.
— В таком случае у меня есть в запасе еще целый час, а то и два. Антонио Виллари при ней?
— Да, государь, и с ним еще два врача.
— Тогда, сам видишь, мне там делать нечего. Тубо, Юпитер! Я подстрелю еще несколько перепелов. Возвращайся в Палермо и скажи принцу, что я сейчас прибуду.
И он поспешил к Юпитеру; тот, послушный приказу, замер в такой неподвижной стойке, как будто окаменел.
Взлетел перепел, и король его сбил.
— Пятьдесят один, Кардилло, — сказал он.
— Черт возьми, — с досадой возразил президент, настрелявший только три десятка птиц. — С такой собакой, как у вас, это дело нехитрое. Даже не знаю, зачем ваше величество понапрасну жжет порох и тратит дробь. На вашем бы месте я брал дичь просто руками.
Тем временем слуга, сопровождавший короля, передал ему другое ружье, заряженное.
— В чем дело? — сказал король нарочному. — Ты еще здесь?
— Я жду, не будет ли у вашего величества каких-либо приказаний.
— Скажи моему сыну, что я подстрелил пятьдесят первого перепела, а Кардилло только тридцатого.
Нарочный понесся вскачь, и охота продолжалась. За час король подстрелил еще двадцать пять перепелов.
Он менял ружье на вновь заряженное, когда увидел, что во весь опор возвращается тот же гонец.
— Ну что? — закричал король. — Ты хочешь сказать, что герцогиня уже родила?
— Нет, государь, я прискакал, чтобы сообщить вашему величеству, что она очень страдает.
— А чего она хочет от меня?
— Вашему величеству известно, что при подобных обстоятельствах ваше присутствие предписывается церемониалом.
— Хотел бы я знать, какой идиот выдумал этот церемониал.
— В чем дело? — спросил президент.
