Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
С новой силой зарокотали барабаны наккара: мальчишки на верблюдах ожесточенно лупасили по притороченным к горбам инструментам. Когда минганы Бату перестраивались в клин, перед тем как пойти в атаку, воины издали тысячегласый рев, от которого волосы становились дыбом.
Теперь стрелы посыпались со стороны русских всадников. Особенно тяжко приходилось знаменосцам в третьем ряду построения, над которым висели тяжелые от воды стяги. Но знаменосцы, подняв щиты над головой, держались. Впереди них Бату с тремя тысячами всадников бросился в самую гущу русского войска.
Субудай с холодным удовлетворением подмечал, что молодому военачальнику для выполнения задачи достает и выдержки, и храбрости. Клин должен был послужить одной цели. Субудай наблюдал, как всадники стрелами пробивают в рядах русских брешь, а затем копейщики раздирают и углубляют ее. Светловолосый князь мечом указывал на них, что-то крича своим дружинникам, а тем временем нукеры Бату, побросав обломанные пики, уже выхватывали мечи из добротной стали. Лошади и люди безжалостно срубались, но натиск монголов не ослабевал. Прежде чем потерять Бату из виду в общей дерущейся орущей массе, Субудай увидел его погоняющим коня на самом кончике этого обагренного кровью острия.
Бату, вскипая азартом, полоснул мечом по орущему бородатому лицу, отделив челюсть от головы. Рука, державшая меч, болела, но кровь зажглась лихостью, – кажется, вот так бы и сражался без устали весь день. Со стороны на него сейчас наверняка смотрит Субудай – безжалостный расчетливый стратег; орлок Багатур, которому поступиться людьми ничего не стоит. Что ж, пускай старик поглядит, как сражаются истинные воины.
Ударные минганы Бату врезались в русское войско, продираясь к князю, что красовался среди длинных стягов. Этот светловолосый витязь в серебристых доспехах иногда мелькал в поле зрения. Он знал, что монголы своим отчаянным усилием пытаются до него дотянуться, ударить по горлу, но гордость призывала его ответить натиском на натиск. Как раз на это и рассчитывал Субудай.
Бату был посвящен в его планы. Незадолго перед этим броском Субудай сам изложил ему свой замысел. Бату должен был рваться вперед до тех пор, пока не начнет сказываться численное превосходство русских. Только тогда, и никак не раньше, ему надлежало начать пробиваться назад. Юноша горько усмехнулся. В этот момент изобразить панику и вправду не составит труда. А дальше – ложное отступление сминает монгольский центр, который обращается в якобы беспорядочное бегство. Стремящаяся вдогонку конница неприятеля начнет втягиваться вглубь между флангов, состоящих из пехотинцев, все больше растягиваясь. А затем челюсти сомкнутся. Если кто-то вырвется из ловушки, их с обеих сторон встретит резерв Хачиуна, сейчас спрятанный в густом лесу в двух милях отсюда. Замысел, надо признать, хороший, при условии, что пехотинцы сумеют удержать фланги. И если он, Бату, среди всего этого уцелеет.
Ударом слева, отсекая кровавый кусок лошадиной морды, Бату вспомнил пристально-строгий, с вызовом взгляд Субудая, когда тот отдавал приказ. Бату тогда не выказал клокочущего внутри гнева. Разумеется, для этой задачи Субудай выбрал именно его. Кто еще все эти долгие месяцы был у военачальника неизменной занозой под ногтем? Выслушивая затем задание, тысячники Бату негодующе переглядывались меж собой, но все как один пошли за своим темником по доброй воле. Биться бок о бок с внуком Чингисхана – что может быть почетнее?
Бату вновь охватила ярость при мысли об их преданности, что растрачивалась впустую. Как далеко они продвинулись вглубь рядов противника – на двести шагов, на триста, больше? Враги кишмя кишели вокруг: мелькали булатные мечи, щиты отражали его удары. Мимо лица свистели стрелы. Доспехи на дружинниках были в основном из кожи, и остроты клинка Бату хватало, чтобы прорубать их ударом наотмашь или даже пронзать на скаку, краем глаза удовлетворенно замечая, как враг корчится, хватаясь за окровавленные ребра. Бату уже перестал понимать, как долго минганы прорываются сквозь плотные ряды конников, все дальше и дальше от безопасности, от своих туменов. А ведь еще надо выбрать единственно верный миг. Если отступить слишком скоро, русские могут почувствовать подвох и просто сомкнут сзади свои ряды. Небольшое промедление – и порядком измятых воинов для изображения ложного отступления останется уже недостаточно. Люди решились пойти за ним в пасть зверю – не из-за Субудая, а из-за него самого, потомка великого Чингисхана.
Чувствовалось, что натиск замедляется, что воины вязнут. С каждым шагом русских витязей с боков становилось все больше, а линия наступающих все сужалась, застревая, как иголка в теле. В сердце змеиным жалом уже трепетал страх. Схватив щит из кожи и дерева, Бату левой рукой дернул его к себе, а правой через открывшийся зазор рубанул того, кто им прикрывался. Клинок он обрушил со всей злостью, а затем еще наддал рукоятью, так что враг вылетел из седла с кровавой кашей вместо лица.
В одном ряду с Бату держались три воина, а сам он еще на четыре шага продвинул свою лошадь вперед, убив кого-то, чтобы расчистить себе место. И тут один из троих кувыркнулся из седла со стрелой в горле, а его лошадь с испуганным ржанием взвилась на дыбы. Может, время? Да, пожалуй. Или все-таки нет? Бату огляделся. Достаточно ли сделано? Не окажется ли, что он вернулся слишком рано, и, главное, не ждет ли его суровый взгляд Субудая? Уж лучше смерть, чем его немилость: мол, не справился, проявил слабость.
Как все же непросто смотреть в глаза человека, знавшего Чингиса. Как стать достойным памяти великого хана? Дед, покоритель и создатель державы, о Бату ничего не знал. Отец, что державу предал, был убит на снегу, как собака. Время пришло.
По защищенному рукаву Бату вскользь ударил меч. Вреда он не причинил, а юноша в ответ отсек обидчику
