Х.Байрамукова - ВЕЧНЫЕ ВСАДНИКИ
Конечно, не назовешь событием, что на крыше дома Кривой талии сидит черная ворона. Но вот когда ребята поравнялись с домом, из переулка вышла женщина, и в это время ворона каркнула три раза.
– Чтоб это был твой последний крик, проклятая тварь! – растерянно остановилась женщина. – Чтоб ты до вечера не дожила, чтоб потомство твое исчезло с лица земли!
Выругав ворону, женщина повернула обратно, потому что теперь все равно пути нет, не сбудется то, ради чего она шла: накаркала неудачу, а то и беду ворона. А та сидела себе на высоте и наблюдала со злорадством.
Шайтан тотчас вытащил из сумки рогатку, выстрелил. Метко! Птица скатилась во двор… «Не жалко, если она предвещает людям горе», – подумал Солтан.
А вон тихопомешанная Джулдуз выбежала из одного двора и юркнула во двор к «А».
– Как ты думаешь, Джулдуз успеет за день позамыкать двери всех домов на Главной улице? – поинтересовался Солтан у друга.
– Как бы не так! Даже десять Джулдуз и то не успеют за день! Наша Главная улица, э-э-э… Да таких длинных улиц нигде нет, кроме Москвы! Домов на ней не счесть…
Никто не мог отучить Джулдуз от ее странной привычки: она вставала чуть свет и, как бы боясь не успеть, закрывала снаружи засовы на чужих дверях. Бывало, семья еще спит, а когда просыпается, дверь открыть не могут. Сколько разных историй случалось из-за этого: дед Даулет не мог пойти в мечеть на утренний намаз; девушки и парни, договорившись о свидании, не могли вовремя явиться на условленное место; ученик опаздывал в школу. Сидят люди взаперти и ждут, пока кто-нибудь из соседей не догадается выручить.
Джулдуз ни с кем не разговаривала, хотя могла говорить. Она всегда ходила озабоченная: где еще остались незапертые двери? Увидев, что Джулдуз торопливо вышла со двора «А» и юркнула в другой. Шайтан сказал с завистью:
– Вот счастливая эта «А», ей сегодня не попасть из-за Джулдуз в школу!
Он не успел сделать домашние уроки, потому что выполнял с отцом срочный заказ на стулья. И теперь шел, переживал, что ему достанется от учительницы.
Чего только не насмотришься, пока идешь по Главной улице Аламата!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Настала весна 1938 года. Казалось, она еле пробивает себе дорогу, никак не вырвется из когтей все еще жгучего холода.
А весны ждал весь аул: сено для скота на исходе, заготовленные в кадках сыр, тузлук, сбой тоже на исходе, хотя сушеным мясом все еще могли угостить тебя в каждом доме.
По Главной улице, на обочинах которой снег вытоптан прохожими, хмуро бродили выпущенные со дворов ослы, стараясь добыть копытами корешки прошлогодней травы.
Из переулков то там, то здесь выходили на Главную девушки с пустыми ведрами на коромыслах, окликали друг друга и веселой стайкой направлялись к роднику, перебирая сплетни аула. За ними спешили джигиты, ведя своих коней на водопой. Поить коней еще рано, но разве можно упускать возможность свидания с девушкой, которое обычно происходит у родника, если не считать вечеринок и свадеб!
Тишину улицы нарушал только хохот девушек, цокот копыт и лай кавказских овчарок. Если нет поблизости чужих людей, то овчарки готовы от скуки лаять на кур в собственных дворах.
Быстро теплело. Снег на крышах домов, на солнечной стороне, уже растаял. Горы за аулом тоже стали пестрыми – снег местами лежал, а местами уже обнажились, темнели голые плосковатые верхушки холмов. То там, то тут у берега речушки женщины полоскали белье, временами грея покрасневшие от холода руки, засовывая их по очереди за пазуху.
Завод привольно раскинулся на северной окраине аула. Его служебные здания, большей частью двухэтажные, выделялись тем, что все они были построены из жженого красного кирпича. Огромные длинные конюшни, левады, разные подсобные строения, здания ветеринарно-зоотехнической службы— все это занимало большую площадь, а вокруг были свободные земли, куда выгоняли коней, выводили жеребят на пейс.
Завод имел свой клуб, куда молодежь ходила вечерами смотреть то кино, то самодеятельные постановки. Ходили, как правило, только юноши, а девушкам родители разрешали бывать в клубе редко, да и то большой группой подружек или в сопровождении родственников.
Солтан и Шайтан вечером тоже пошли в кино. Этот фильм они смотрят вот уже третий раз. Картина называется «Красные дьяволята». И каждый вечер, вернувшись домой, Солтан рассказывает и рассказывает матери об этом фильме.
А начнет засыпать в своей постели, ему все грезится, что один из «красных дьяволят» – это он сам, Солтан Абдулович, который может ездить на коне лучше даже, чем «красные дьяволята». К тому же у Солтана есть Туган и есть сабля, подаренная самим Буденным!
Как ему не терпится, чтобы скорее началась, наконец, седловка Тугана. Но надо ждать до осени! Долгие месяцы надо ждать… Летом Туган опять уйдет в горы на пастбище, на этот раз в Кяфар-огур, это Солтан знает. Но возьмет ли отец с собой и его, Солтана? Отец как-то обмолвился в разговоре с матерью, что мальчик подрос, пора ему взять летние хозяйские заботы на себя. А это значит работать на сенокосе, ухаживать за огородом, возить на ослике дрова из леса для зимы. Да мало ли по дому работы для мужчины!
Одна есть надежда – вдруг Тугана оставят на лето дома, на заводе. «Вот бы я ухаживал за ним», – мечтает Солтан.
***
Не сбылись надежды… Солтан остался дома, а Тугана увели в горы!
Осиротевший Солтан вынужден на ишаке Богатыре ездить каждый день в лес и привозить по полной тележке сухих сучьев. Это – пока начнется сенокос. Всеми своими мечтами и мыслями Солтан с Туганом, а на самом деле каждый день с упрямым, медлительным ишаком!
Тугану же в это время море было по колено: прекрасные пастбища Кяфара словно опьянили жеребят, они безудержно резвились, росли не по дням, а по часам, набирали вес, мужали.
Абдул внимательно наблюдал за Туганом. Еще по пути на пастбище жеребенок недоверчиво приглядывался к табунщику: иногда отставал, поджидал Абдула и, убедившись, что это чужой, а не его друг Солтан, отрывался от земли всеми четырьмя ногами одновременно и летел прочь, к голове табуна. На Кяфаре жеребенок тоже не раз поднимал голову от душистой травы и глядел, глядел на табунщика грустными глазами, смутно чувствуя в нем черты своего маленького друга.
Однажды Абдул попробовал подозвать его, по примеру Солтана, двукратным свистом. Жеребенок радостно встрепенулся, кинулся было к табунщику, но, сделав несколько прыжков, разочарованно замер и стоял как вкопанный: он чутьем понял, что свистнул чужой.
В другой раз Абдул попробовал приманить его сахаром, но Туган окинул табунщика презрительным, как показалось Абдулу, взглядом и отошел. Абдулу даже стало обидно.
