Джон Рэтклиф - Роковой бриллиант дома Романовых
Он сам пошел впереди. Увлеченные храбростью своего вождя, осажденные бросились на совершенно онемевших врагов. Им почти удалось пробиться, но перевес вражеских сил был слишком велик. Когда большевики оправились от неожиданности, они сразу же навели на защитников станции свои пулеметы и искусным маневром отрезали им путь к отступлению. Защитники станции были перебиты или рассеяны. Непомнящий, у которого кровь текла из нескольких ран, с шашкой в руках прокладывал себе дорогу. Мысль о том, что он должен жить, чтобы еще раз увидеть княгиню и хотя бы только один раз заключить ее в свои объятия, придавала ему храбрость легендарного героя. Даже предводитель большевиков, старый солдат-фронтовик назвал его чудо-богатырем. Но с тем большей яростью он сам бросился на генерала, которому уже удалось прорубить себе дорогу и который, казалось, был заворожен от пуль.
— Следите зорко, товарищи! — заревел он. — Глядите в оба, товарищи!
Но уже было поздно. Генерал, рыча как разъяренный лев, охваченный диким опьянением, казалось, озверел от вида собственной крови. Последнего из тех, кто попался ему на пути, он сшиб с ног, ударив револьверной ручкой по голове. Теперь он бежал, спасая свою жизнь. Его преследовали со всех сторон.
— Помоги мне, Господи, помоги мне! — молился Непомнящий. Он бежал, споткнулся о ножны шашки, путавшиеся под ногами, упал, снова поднялся и побежал дальше. — Помоги мне, Боже! Неужели в тот момент, когда я попал в рай земной, мне суждено быть брошенным на съедение этим проклятым большевикам?
Его молитва, казалось, была напрасной: враги настигали его.
Уверенные в успехе, большевики не стреляли, желая взять генерала живьем. Он им нужен был, как заложник.
У Непомнящего захватило дыхание. Вдруг он увидел свой автомобиль. Рядом с шофером развевается красный флажок. Но теперь ему все равно! Он бросается в автомобиль, высоко подняв револьвер, в котором не осталось больше ни одного патрона. Он думает, глядя на шофера: знакома ли мне эта физиономия, или нет? Но думать некогда, он вскакивает. Большевики кричат… стреляют. Машина летит на всех парах… Круто, с риском разбиться сворачивает в ближайшую улицу… и мчится вперед с развевающимся красным флагом…
Генерал, почти бездыханный, упал на дно кузова. С улицы его совершенно не видно. Восставшие части, встречая по дороге автомобиль с красным флагом, пропускают его. Наконец мерседес останавливается у подъезда особняка Сулковских.
Швейцар и шофер Иван, преданно и подобострастно глядя на генерала, помогают ему выйти. Опираясь на обоих и тяжело пошатываясь, он поднимается вверх по лестнице.
— Ее сиятельство уже изволили прибыть, — докладывает швейцар с лысой головой и солдатскими глазами. — Иван съездил за ее сиятельством.
Наверху на лестнице стоит княгиня Ольга, серьезно и молчаливо разглядывая окровавленного князя.
— Как это случилось? — спрашивает Непомнящий. — Как попал на автомобиль красный флаг?
Иван отвечает:
— Швейцар сказал, что ваше сиятельство изволили приказать поехать за ним… с красным флагом.
Непомнящий смотрит на швейцара. Тот стоит неподвижно в почтительной позе.
— Ваше сиятельство изволили приказать, — отвечает тот, — ваше сиятельство могли вернуться домой только под защитой красного флага.
«Это шутка, — думает Непомнящий, — но превосходная шутка».
Но теперь, немного пошатываясь, он стоит перед княгиней. Опираясь на шашку, он приветствует ее.
— Все потеряно, кроме чести! — говорит он.
«Странно, — думает княгиня, чувствуя, как ее щеки краснеют: Странно… Разве опасность могла так сильно изменить его? Во время войны он всегда оставался в тылу».
— Пойдемте, Владимир! — говорит она по-французски. — Вы должны принять ванну.
— Гм… Принять ванну, — колеблясь отвечает Непомнящий, думая при этом о своем белье.
Шофер и швейцар остались внизу. Он опирается на княгиню, которая белым платочком, пахнущим абрикосами, утирает кровь с лица.
— Значит, дело становится серьезным?
— Да. Я это уже раньше знал. Завтра Петроград будет красным.
— А тогда?
— Тогда, тогда черт возьмет нас, прекраснейшая из всех женщин в мире. Нет больше «тогда». Есть только «прежде».
Она освобождается из его рук.
— Как вы выражаетесь, Владимир! Вы думаете, что мы должны бежать?
— Да, я так думаю. Надо захватить бриллианты и деньги, голубка.
— Вы, должно быть, снова пьяны! — Но она поглядела на него, покачала головой и снова дала ему опереться на себя.
— От вас пахнет кровью.
Он смеется.
— Вы охотно вдыхаете этот запах, Ольга? Это очаровательный запах. Он делает людей влюбленными!
Она отворяет дверь. Он видит чистую прозрачную воду и белые мощеные плиты лестницы, поднимающейся в ванную комнату.
— Можете совершенно спокойно принять ванну, Владимир! Я отказываюсь бежать.
Керенский незадолго до этого вернулся с фронта. Смертельно усталый, сидит он в царской спальне. На кровати Александра III. Он одет в блестящую, кокетливую форму. Его шапка валяется на полу. Он курит. Вокруг него десятки окурков. Положение изменилось с тех пор, как он вошел победителем во дворец в Царском Селе.
— Вы должны считать себя моим пленником, — вспоминает он свои слова, сказанные тогда императору Николаю II. Не пойман ли он сам теперь? Он вскакивает. С площади доносятся шаги. Это маршируют батальоны верных ему войск.
Батальоны? Нет, только маленькие колонны. И каждые пять минут в комнату влетает какой-нибудь офицер, бледный, с искаженным лицом и фуражкой на голове. И каждый раз какое-нибудь роковое известие.
— Генерал Краснов докладывает, что он не может попасть в город. Повсюду дорога преграждена баррикадами. Его силы слишком слабы для штурма. Но его войска вполне надежны.
— Телефонное сообщение прервано. Большевики заняли телефонную станцию.
Черт и дьявол! Неужели же все его мечты рассеялись, как дым?
Значит он не Наполеон? Неужели он только опереточный герой, которого железные пальцы истории устраняют с арены?
На смерть?
Смерть? Смерть? К чему же было все? Из-за чего он боролся в Государственной Думе? Ради чего он боролся, все время имея перед собой перспективу ссылки в Сибирь? Днем и ночью подвергаться опасности за революционную пропаганду в армии и флоте, быть арестованным и осужденным, несмотря на свою депутатскую неприкосновенность? К чему он был министром юстиции?
«Разве я не отменил смертную казнь? Чего люди хотят от меня? Разве я не отменил даже военно-полевые суды на фронте? Чего они еще хотят? Почему они больше не желают воевать с этими проклятыми немцами? Разве мой язык отказывается служить? Разве моя речь не обладает прежней силой?
