Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Иное дело – ее сыновья. Даже младший из них, Ариг-Буга, воспитывался как воин и ученый уже с той поры, как начал ходить. Все умеют читать и писать, владеют цзиньским письмом. И пускай она, их мать, молится Христу, ее мальчики воспитаны в религии Цзинь и Сун, ибо истинное могущество там. Как бы ни сложилась их будущее, они подготовлены к нему наилучшим образом, и это ее заслуга.
Они спешились у подножия красной горы, и Сорхатани восторженно вскрикнула, завидев в вышине пятнышки плавно кружащих орлов. Честно сказать, она думала, что все эти истории – не более чем вымысел пастухов, чтящих таким образом память Чингисхана. А они, гляди-ка, водятся здесь на самом деле, так что где-то наверху, в расселинах, должно быть и их гнездо.
Подъехали нукеры ее мужа и почтительно склонились, ожидая дальнейших приказаний.
– Мои сыновья полезут наверх, к гнезду, – произнесла она взволнованно, словно девчонка. – Разведайте, где здесь вода, только слишком не отдаляйтесь.
Воины в секунду вскочили в седла и пришпорили коней. Они усвоили, что госпожа требует такого же беспрекословного подчинения, как и ее муж. Сорхатани выросла среди людей, наделенных властью, а замуж за ханского сына вышла совсем юной и знала, что люди в основном предпочитают подчиняться, а чтобы повелевать, требуется сила воли. У нее эта сила была.
Хубилай с Хулагу были уже у подножия горы и теперь, загородив руками глаза от солнца, высматривали наверху гнездо. Время года для этого не самое подходящее. Если орлята еще там, то они подросли и окрепли – вероятно, даже самостоятельно покидают гнездо. Так что ребят может ждать и разочарование, хотя это не важно. Мать приобщила их к истории жизни Чингисхана, и им теперь никогда не забыть этого восхождения, даже если они не принесут орленка. У них будет воспоминание, которым они когда-нибудь будут с гордостью делиться со своими детьми.
Мальчики сняли с себя оружие и стали проворно одолевать пологий отрог горы, а Сорхатани тем временем сняла с седла мешок с сушеным сыром. Она сама раскрошила сыр на кусочки помельче и размочила в воде. Получилась густая желтая масса, горьковатая и освежающая. Сорхатани почитала ее за лакомство. Причмокнув, сунула в нее пятерню, а затем дочиста облизала пальцы.
На то, чтобы принести с вьючных лошадей бурдюки и напоить животных из кожаного ведра, времени ушло немного. Управившись с этой необременительной работой, Сорхатани снова взялась рыться в своих седельных сумках, пока не отыскала сушеные финики. Прежде чем сунуть один из них в рот, она виновато оглянулась на гору, зная, как ее сыновья любят эту редкую сласть. Хотя им сейчас не до нее – вон они, карабкаются все выше и выше на своих худых и сильных ногах. Возвратятся не раньше чем к закату, а пока она предоставлена самой себе. Стреножив своего жеребца куском веревки, чтобы не убрел далеко, Сорхатани села на расстеленный поверх сухой травы потник.
Вторую половину дня она по большей части дремала, наслаждаясь мирным одиночеством. Время от времени бралась за дээл Хубилая, на котором делала вышивку золотой нитью. Узор по окончании обещал быть изящным, тонким. Женщина вышивала, склонив голову, перекусывая нить крепкими белыми зубами. На припеке Сорхатани разморило, и она поклевывала носом над вышивкой, а там и вовсе заснула. Пробудившись, она обнаружила, что день клонится к закату и на смену теплу приходит прохлада. Тогда Сорхатани встала и, позевывая, потянулась. Какой хороший край, здесь чувствуешь себя как дома. Ей приснился Чингисхан, совсем еще молодой. Щеки Сорхатани вспыхнули румянцем: пересказывать этот сон сыновьям она бы не решилась.
Краем глаза вдалеке она уловила движение: всадник. Сработал природный дар, унаследованный от поколений степных кочевников, для которых вовремя заметить опасность – значит выжить. Нахмурясь, Сорхатани сделала руку козырьком, а затем сложила ладони в трубку, что как будто немного приближало увиденное. Но даже с этим старым фокусом темная фигура представляла собой не более чем подвижную точку.
Нукеры мужа не дремали и уже скакали с двух сторон верховому наперехват. Умиротворенное настроение Сорхатани рассеялась окончательно, когда нукеры достигли всадника и далекая точка сделалась узелком покрупнее.
– Кто это? – пробормотала она себе под нос.
Тут всякий почувствовал бы укол беспокойства. Одинокий всадник мог быть лишь ямчи – гонцом, доставляющим вести, ради которых по поручению хана и его военачальников он покрывает тысячи миль. Со свежими лошадьми один такой гонец способен проскакать в день по сто миль, а то и больше, если это вопрос жизни и смерти. По меркам таких людей силы хана в цзиньском государстве находятся отсюда всего в десятке дней пути. Сорхатани увидела, что всадники втроем скачут к красной горе, и все внутри у нее тревожно сжалось.
Где-то за спиной уже слышались голоса ее сыновей, возвращавшихся после своего восхождения, – легкие, беспечно веселые, хотя и без победных возгласов. Значит, оперившиеся птенцы или уже покинули гнезда, или упорхнули от ловцов. Сорхатани начала собирать свои вещи – укладывать драгоценные иглы и мотки ниток, с машинальной четкостью завязывая узелки. Лучше хоть чем-то заниматься, нежели беспомощно стоять в ожидании. Поэтому она завозилась с переметными сумами и с укладкой порожних бурдюков.
Когда Сорхатани обернулась, рука ее подлетела ко рту: она узнала одинокого всадника, по
