Тайны Старой Москвы - Александр Александрович Бушков
По-видимому, эти разговоры ему надоели. Он звякнул кулачищем по столу и рявкнул:
— Довольно сплетен. Все это вранье. Никто Скобелева не отравлял. Был пьян и кончил разрывом сердца. Просто перегнал. Это может быть и со мной, и с вами. Об отраве речи нет, сердце настолько изношено, что удивительно, как он еще жил.
И скомандовал:
— Встать! Почтим память покойного стаканом шампанского. Он любил выпить!
Встали и почтили.
— Еще 24-го Михаил Дмитриевич был у меня в Эрмитаже в своем белом кителе. С ним был его адъютант и эта Ванда. На рассвете они вдвоем уехали к ней… Не будет она травить человека в своей квартире. Вот и все… Разговоры прекратить!»
Вскрытие производил патологоанатом Московского университета профессор Иван Иванович Нейдинг. В его заключении говорилось: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно». При этом любопытный факт: Скобелев никогда на сердце не жаловался, ведь на момент смерти ему было всего 38 лет. Наоборот, даже его врач — знаменитый Оскар Фердинандович Гейфельдер — отмечал невероятную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя при этом бодрость и работоспособность.
В любом случае истинная причина смерти генерала так и осталась неизвестной. Может, дали себя знать тяготы и лишения генеральского образа жизни, а может, просто наступил критический для мужчин рубеж в сорок лет, или он взял и не выдержал бурной ночи с Шарлоттой Альтенроз.
Считают, что именно публичный дом стал причиной смерти еще одного известного Михаила — великого русского художника Врубеля, в пору бесшабашной молодости случайно подцепившего «срамную болезнь», сифилис. Произошло это в 1892 году в одном из борделей, где будущий художник периодически любил снимать напряжение.
После того как художественный совет не принял эскизы, сделанные Врубелем для Владимирской церкви в Киеве, художник впал в длительную и тяжелую депрессию. «Он словно срывается с цепи, беспробудно пьет, ночует в борделях, собирает вокруг себя странных людей — цыган, бездомных, пьяниц», — вспоминали современники о том периоде времени.
Болезнь многие годы будет отравлять ему жизнь, пока в конце концов не приведет к полному расстройству психики, а затем и к потере зрения. Двое лучших врачей-психиатров России Владимир Петрович Сербский и Владимир Михайлович Бехтерев единодушно поставят Врубелю неутешительный диагноз: «прогрессивный паралич вследствие перенесенной сифилитической инфекции»…
Несмотря на то, что Первопрестольная в этой области не сильно отличалась от мировых столиц, цифры, в общем-то, выглядели довольно скромно — в конце XIX века в Москве насчитывалось чуть более тысячи проституток. Причем большинство из них были немками и полячками. По крайней мере, так утверждают некоторые исследователи.
До середины XIX века было не принято афишировать эту сферу деятельности, поэтому, как правило, публичные дома маскировались либо под швейные мастерские и кондитерские, либо под некий большой семейный дом, где за пожилой вдовушкой якобы ухаживала целая куча родных и двоюродных «племянниц», понаехавших из окрестных деревень.
Проституткам-одиночкам было сложнее: приходилось пробивать дорогу самим, что требовало определенных навыков и терпения. Эти традиционно селились в окрестностях Драчевки и на Козихе и ходили ловить клиентов на Петровский и Рождественский бульвары. Выбор был довольно большой — любой клиент мог найти себе «девку» по вкусу: здесь были представлены женщины любого возраста, всех имеющихся в природе параметров и цен. Пожалуй, лучше всего об этом написал Александр Куприн, как бы его ни костерили после выхода его повести «Яма»: «Во всех домах входные двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы: крутая лестница, и узкий коридор вверху, и белое сверканье многогранного рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами. До самого утра сотни и тысячи мужчин подымаются и спускаются по этим лестницам. Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые писатели — авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока; ясноглазые красавцы и уроды, злобно исковерканные природой, глухонемые, слепые, безносые, с дряблыми, отвислыми телами, с зловонным дыханием, плешивые, трясущиеся, покрытые паразитами — брюхатые, геморроидальные обезьяны. Приходят свободно и просто, как в ресторан или на вокзал, сидят, курят, пьют, судорожно притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнусные телодвижения, имитирующие акт половой любви. Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспешностью выбирают любую женщину и знают наперед, что никогда не встретят отказа. Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой жизни. И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале…»
Московский купец Петр Васильевич Медведев не раз откровенно сознавался в связях с проститутками: «Я отправился было домой, но в голове была блажь; я захотел послоняться по бульварам. На Трубном бульваре гуляли искатели приключений и ощущений. Я был не прочь от интрижек, две черные тальмы привлекли мое внимание, в сумраке рисовались поэтически, как будто испанки, но когда я вгляделся хорошенько, то оказалось — две старые Венеры; прочь от них и по бульвару, мимо “старой избы Кокорева”, по Самотечному пруду бульваром, напал на ночную Дульцинею. На разыгравшееся воображение довольно было; прикрываясь темнотою ночи, об руку у Корсакова сада белый дом с приветливыми огоньками скрыл нас на сладострастном рандеву, и бес, стоя за перегородкою, смеялся своим адским смехом».
Мы не будем огульно осуждать Петра Васильевича за его «невинные шалости»; если жена «нелепая дура» и «кукла алебастровая», а также «бесчувственная статуя» — а именно так он называет ее в своих дневниковых записях, — что ж остается делать законному супругу?
На самом деле, если кто-то думает, что шалости
