Тайны Старой Москвы - Александр Александрович Бушков
Завсегдатаем этого заведения был только что упомянутый Александр Иванович Левитов, в нелицеприятных деталях многократно описавший московское «дно»: «Обвиняйте, сколько угодно, мой эгоизм, ежели вам это понравится; но ведь я зачем пришел в “Крым”? Я пришел в “Крым” с тою целью, чтобы смотреть целую ночь многоразличные виды нашего русского горя, чтобы, смотря на эти виды, провесть всю ночь в болезненном нытье сердца, не могущего не сочувствовать сценам людского падения, — чтобы скоротать эту ночь, молчаливо беснуясь больною душой, которая видит, что и она так же гибнет, как гибнет здесь столько народа…»
В 1866 году по приказу генерал-губернатора гостиницу «Крым» преобразовали — на месте «Ада» устроили склады, сам трактир немного облагородили. Но дух порочных заведений продолжал витать над этим местом даже в начале XX века: денно и нощно здесь устраивались пьяные разборки и драки «стенка на стенку». Обыденным делом для подобной публики были убийства, после которых трупы банально сбрасывались в коллектор Неглинки. Помните, у Куприна: «Это они одной зимней ночью на Масленице завязали огромный скандал в области распревеселых непотребных домов на Драчевке и в Соболевом переулке, а когда дело дошло до драки, то пустили в ход тесаки…»
Огромное количество этих гнусных и отвратительных учреждений чуть ли не каждодневно приводило к чрезвычайным безобразиям, совершавшимся на Сретенке. Зачастую это были не просто драки и пьяные разборки, но и преступления, как правило, безнаказанные. Обычного путника, случайно забредшего в этот район, могли ждать невероятные приключения из области самых дурных фантазий. Полиция, хотя и демонстрировала готовность немедленно пресекать все беспорядки в этом логове разврата, на самом деле была совершенно бессильна что-либо изменить. Говорят, власти решили перейти к крайним мерам только после того, как обнаружилось, что Дмитрий Каракозов, стрелявший в 1866 году в Александра II, готовил свое покушение именно в «Аду».
Тогда и возникла у городских властей идея изменения облика этого района, кстати, непопулярная среди москвичей: все боялись, что это никоим образом не искоренит заразу, а распространит ее по всему городу, но тем не менее план сработал. Во-первых, позакрывали кучу притонов, самые порочные, к примеру, на Грачевке — снесли, построив вместо них многоэтажные доходные дома, и ситуация изменилась коренным образом. Чтобы не пугать потенциальных покупателей жилья словом «Грачевка», улицу спешно переименовали в Трубную. И, в общем, с того самого времени район этот перестал считаться неблагополучным.
Но, понятное дело, это ни в коем разе не означало победы над людскими пороками. Подобных районов в Москве было еще предостаточно: чего стоила одна Хитровка, в подробностях обрисованная Владимиром Гиляровским: «Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны…»
Здесь нужно оговориться: на Хитровке жили бедняки, бездомные, скрывались преступники всех мастей, прятались беглые с каторги, и, конечно, без разврата в таком месте вряд ли могло обойтись. Вот одна лишь история, рассказанная знаменитым бытописателем: «Бывало, что босяки, рожденные на Хитровке, на ней и доживали до седых волос, исчезая временно на отсидку в тюрьму или дальнюю ссылку. Это мальчики.
Положение девочек было еще ужаснее. Им оставалось одно: продавать себя пьяным развратникам. Десятилетние пьяные проститутки были не редкость.
Они ютились больше в “вагончике”. Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В первой половине восьмидесятых годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали “княжна”. Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в “шикарный” публичный дом, но всякий раз возвращалась в “вагончик” и пропивала все свои сбережения.
В “Каторге” она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу. В числе ее “ухажеров” был Степка Махалкин, родной брат известного гуслицкого разбойника Васьки Чуркина, прославленного даже в романе его имени.
Но Степка Махалкин был почище своего брата и презрительно называл его:
— Васька-то? Пустельга! Портяночник!
Как-то полиция арестовала Степку и отправила в пересыльную, где его заковали в кандалы. Смотритель предложил ему:
— Хочешь, сниму кандалы, только дай слово не бежать.
— Ваше дело держать, а наше дело бежать! А слова тебе не дам. Наше слово крепко, а я уже дал одно слово.
Вскоре он убежал из тюрьмы, перебравшись через стену. И прямо — в “вагончик”, к “княжне”, которой дал слово, что придет. Там произошла сцена ревности. Махалкин избил “княжну” до полусмерти. Ее отправили в Павловскую больницу, где она и умерла от побоев…»
Это был самый предсказуемый конец. Но иногда в жизнь ночных бабочек даже самого низкого пошиба вторгался его величество счастливый случай. Когда какой-нибудь сентиментальный и порядочный интеллигент проникался к конкретной жрице любви как минимум жалостью. Эта невероятная история произошла в Петербурге, но, честное слово, могла произойти в каком угодно городе России, в том числе и в Москве.
Писатель Александр Грин, изрядно намыкавшийся в пору своей бесшабашной молодости, а потому знавший, как непросто выживать на самом «дне», выиграв однажды крупную сумму, решил на эти деньги справить роскошную свадьбу для одной очень бедной, некрасивой и неудачливой проститутки по прозвищу Манька-Суматоха.
Вот как журналист Николай Вержбицкий рассказывал об этом нашумевшим событии в своих воспоминаниях:
«Ее брал в жены коридорный из мебелированных комнат “Лиссабон” Ваня Анфилов. Брал по любви…
Брачный пир состоялся не где-нибудь в кухмистерской, а в большом трактире второго разряда на Боровой улице под названием — “У Липатыча”…
Были здесь и проститутки, и люди различных темных профессий, и просто нищие. Всем было предоставлено право требовать кушанья и напитки, перечисленные в обширном меню. Блюда подавали официанты во фраках и в белых перчатках. На улице, у дверей трактира, стояли двое городовых, назначенных сюда для соблюдения порядка и для того, чтобы не пускать постороннюю, то есть “чистую” публику. Городовых назначил, после специального собеседования с дядей Яшей, сам пристав полицейского участка, весьма заинтересовавшийся этой невиданной свадьбой.
Жених и невеста сидели во главе длиннейшего стола. Невеста была в белом газовом платье, которое выбрал для нее Грин. Рядом с прибором невесты стоял большой букет
