Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Таковы были выгодные для него моменты на Востоке, но они были у него и на Западе. Для греческих государств на побережье Селевк явился освободителем от тирании Лисимаха; их сердца были преданы его дому. В любом случае они могли были быть склонны в большей степени благоприятствовать тому правлению, которое все еще было «в перспективе», чем тому, которое они уже хорошо узнали. Вскоре мы рассмотрим (насколько нам это известно), как именно они действовали в этот момент.
Все эти обстоятельства в конечном счете должны были работать на Антиоха, но они не уравновешивали текущих неудобств его положения. Во-первых, его застали врасплох далеко от места действия; с самого начала он был выбит из колеи. Во-вторых, дезертирство значительной части имперской армии на какое-то время заставило его отчаянно нуждаться в людях. Однако он быстро нанес удар, поторопившись на Запад, и так началась первая из всех войн за восстановление империи Селевка.
Для нас на эту борьбу опустилось темное облако. История в основном забыла о ней. Мы видим лишь туманные проблески армий, которые проходили по всей Западной Азии, и осознаем всю смуту, которую принесли с собой начавшиеся войны. Однако мы можем понять, насколько массивной была задача, которую принял на себя дом Селевка, – удержать под одним скипетром, против всех сил, ударявших по нему снаружи, сил, которые были мощнее всех, когда-либо нападавших на империю Ахеменидов до прихода Александра, против всех элементов разрушения, точивших его изнутри, огромное здание, построенное Селевком Никатором. Это был сизифов труд. Империя, великолепное создание человеческого гения, не имела природной жизненной силы. Ее история с того момента, когда она перестала чувствовать над собой руку основателя, – это история упадка. Это был «больной человек» с самого рождения. Создание империи заняло несколько славных лет правления Селевка Никатора, ее распад – последующие два с четвертью века. Частично восстанавливавшаяся снова и снова, она почти немедленно переживала новое разрушение. Реставрации становятся все менее и менее полными. Однако она совершила великий труд, распространяя и защищая эллинизм на Востоке до прихода Рима.
Естественные расколы империи, трещины, которые при любом ослаблении центральной власти так легко могли превратиться в зияющие пропасти, следовали географическим границам. От Северной Сирии западные провинции были отрезаны линией Тавра; на востоке пустыня отделяла ее от мест, где развивалась ассиро-вавилонская цивилизация, и за ними снова горная стена Загроса ограждала Иран. Удерживать эти географически раздельные единицы из одной базы стало постоянной проблемой. Долгая борьба за каждую из них имеет более или менее отдельную историю. В последующих главах мы планируем проследить историю борьбы за Малую Азию – транставрский вопрос, если можно использовать современное выражение, – до вступления на престол Антиоха III, царя, при котором он был наконец решен (281–223 до н. э.).
МАЛАЯ АЗИЯ
Удобнее будет называть регион, о котором здесь пойдет речь, Малой Азией, хотя это его название вошло в употребление только многие годы спустя после того, как Селевкиды ушли со сцены[78]. Для них это всегда была «страна за Тавром» или «по эту сторону Тавра» – в зависимости от точки зрения говорящего[79]. Длинный полуостров, омываемый Черным, Эгейским и Кипрским морями, Малая Азия образовывала один из главных регионов античного мира с собственной физической географией, этнографией и историей. Внешне это нечто вроде миниатюрного Ирана. И тот и другая – нагорья, связанные с запада и востока соответственно с горными цепями Армении. В обоих центральная пустынная зона окружена холмистой местностью, которая питает реки. Но есть и одна существенная разница. На противоположном от Армении конце Иранское нагорье заперто негостеприимным миром Центральной Азии, в то время как Малая Азия с западной стороны спускается к приветливому Эгейскому морю, переходя в ряд теплых, влажных долин и богатых наносных равнин. По своему размеру она не соответствует Ирану, но, хотя по сравнению со своим огромным соседом Малая Азия кажется на карте совсем ничтожной, этот угол империи вызывал интерес эллинистических правителей так, как никогда не удавалось Ирану. Во-первых, он образовывал мост между Азией и их родиной; их сердца всегда были обращены к западу. Во-вторых, для грека он был полон исторических воспоминаний; именно Азию знали их отцы, когда Иран был еще неведомым миром; ее названия были знакомы греку с детства: Илион, Сарды, Гордий; все эти места занимали большое место в греческих преданиях, как престолы древних варварских княжеств и место, где разворачивались войны героев. И наконец, эллинизм уже прочно укоренился там; греческое влияние достигло ее наиболее цивилизованных племен – карийцев и ликийцев; ее западный берег был столь же греческим, как сам Пелопоннес: его занимал целый ряд греческих городов, которые мало чем уступали Афинам богатством, культурой и древней славой.
В течение долгой истории, важной частью которой она была, Малая Азия никогда не была в политическом или национальном отношении единым целым. Не существовало малоазиатского народа. С глубокой древности бродячие племена со всех концов стремились туда, еще больше запутывая ее пеструю племенную смесь. Она задавала этнографам – как древним, так и современным – загадку, в которой было свое очарование: ее никогда нельзя было разрешить. Господствующие ее языки, судя по всему, принадлежали к арийской семье; есть серьезные основания полагать, что племена северо-западного региона Малой Азии – фригийцы, мисийцы и вифинцы – были родственны фракийцам на европейском берегу. Никогда не было азиатского царства или империи, такого как египетское или ассирийское и иранское. Возможно, если бы у династии Мермнадов в Лидии было время, она могла бы создать такую империю. Однако она преждевременно столкнулась с растущей
