Кэрри Гринберг - Длинная серебряная ложка. Приключения британцев в Трансильвании
– Вообще-то, отец никогда не приглашал к нам фотографа. Говорил, что если мы будем день-деньской таращиться на свои изображения, то совсем избалуемся, – невесело усмехнулся он. – Но однажды мы поехали на ярмарку. Я ныл и просился домой, но отцу там понравилось, он размяк, и Берта уломала его пойти в студию. Ей он ни в чем не отказывал.
Фотограф запечатлел детей на фоне задника с кипарисами и обломками античных колонн. Слева стоял мальчик в матросском костюмчике. По огромным очкам, а так же по выражению легкой паники на лице, Уолтер опознал в нем Леонарда. За руку его держала девочка в платье с обилием бантиков. Уолтер крякнул от досады, потому что девочка надвинула на глаза высокую, как свадебный торт, шляпку, так что виден был лишь упрямо сжатый рот. Продолжая теребить карточку, англичанин почувствовал, как в нем закипает раздражение – и на Берту, которая усмехалась над ним из прошлого, и на сам снимок, такой уродливый! С композицией явно что-то не так. Да и формат карточки нестандартный.
Присмотревшись, он заметил, что другая рука Леонарда терялась за кадром. Кто-то обкромсал ножницами левый край фотографии.
– С вами стоял кто-то еще? Твой отец?
– Нет, – смутился Леонард. – Там была Гизела. Она поехала с нами на ярмарку, в первый и последний раз.
– И Берта ее отрезала?
– У нее с Гизелой были… сложные отношения, – деликатно заметил юноша.
Уолтер присвистнул. Теперь понятно, почему виконтесса так разгорячилась, вспоминая фройляйн Штайнберг. И главное – у Гизелы явно есть мотив для убийства! Если, конечно, священник был прав насчет Берты.
– Давай восстановим события. Ты знаешь, что делала твоя сестра перед исчезновением?
– Ну… мы все, как водится, проснулись, позавтракали колбасой-кровянкой. Отец отправился в цех, я – к себе в кабинет. Как сейчас помню, я тогда наблюдал за интересной культурой инфузорий.
– А Берта? – оборвал Уолтер.
– Что Берта? Ах да! Сестра поднялась в будуар, зажгла камин и долго возле него просидела.
– Зачем ей было зажигать камин?
– Чтобы погреться?
– Летом?
– Ничего от тебя не скроешь, – сдался Леонард. – Она жгла свой дневник. Страницу за страницей, с самого начала. Берта завела его, как только мы переехали сюда из Гамбурга. В дверь к ней постучалась наша горничная, а когда вошла, комната оказалась пуста. Остатки дневника тлели в камине, и лишь последняя страница обгорела не полностью. Я решил не ставить отца в известность. Уверен, сестре бы это не понравилось.
Бережно, будто уцелевший манускрипт из Александрийской библиотеки, он извлек из нагрудного кармана даже не страницу, а клочок бумаги с хрупкими краями. Можно было разобрать лишь несколько строк: «…невыносимо… Я не должна более приближаться к Г., иначе случится беда… и раньше ненавидела, а теперь… так страшно… ничего, кроме ужаса, кроме отвращения… уехать… W (дальше неразборчиво)».
– Берта собиралась куда-то ехать? – воскликнул англичанин. – Куда?
Морща лоб от напряжения, юный Штайнберг еще раз перечел записи.
– Мне кажется, что W означает Westen, запад. По крайней мере, так я передал Гизеле. Но теперь я даже в этом не уверен.
Уолтер почувствовал, как на него снисходит откровение. Горячее, с острыми краями, оно так и впилось ему в мозг.
– Постой! Но ведь из дневника явственно следует, что Берта боится Гизелу! И ты все равно ей донес? Чтобы Гизеле было проще выследить твою сестру?
Леонард часто заморгал.
– Признаться, я не понимаю…
– Это я тебя не понимаю! Неужели ты действительно помогаешь упырям?
– Помогаю, куда ж мне деваться. Но не всем!
– Значит, я был прав! Ты их пособник! Быть может, твоя сестра действительно мертва?
– А если и так, что с того? – вдруг завелся юноша. – Поверь, от этого она не стала хуже!
– Да в какие игры ты со мной играешь, Леонард?! – прокричал Уолтер, и где-то в отдалении эхо подхватило его слова. Юный Штайнберг затрясся всем телом.
– Ох, Уолтер…
– ЛЕОНАРД!
– Это отец! Он идет сюда!
– Ну и пусть! – в запальчивости проговорил Уолтер. – К нему у меня тоже вопросы найдутся!
– Бе-бе-беги! Если он тебя здесь застукает…
В англичанине взыграл великодержавный гонор.
– Что тогда? Я иностранный подданный. На меня он руку поднять не посмеет.
– ЛЕОНАРД!!!
– Он тебя убьет. Причем руки ему для этого не понадобятся. Умоляю, уходи! Мой отец очень добрый. Пожалуйста, не вынуждай его на поступок, о котором он будет сожалеть! – Леонард что-то достал из другого кармана и быстро сунул Уолтеру. – Вот, это тебя заинтересует. Скорее сюда, на балкон. И дыши потише!
Как только за Уолтером захлопнулась балконная дверь, в комнату ворвался разъяренный Штайнберг.
– Щенок! Я же запретил! Как ты смел сюда пробраться!
– Я тоскую, – ответил Леонард просто.
– По самовлюбленной дурехе, которая удрала прямо перед Балом?
– Да, по ней.
Фабрикант замер и опустил занесенную руку. Бросил взгляд на каминную полку, куда Леонард уже успел поставить фотографию.
– Я тоже. Знай я, как дело обернется, все стены увешал бы ее портретами. Что если она никогда не вернется домой?
– Ты действительно веришь, что Берта сбежала? Может, он ее похитил? Держит взаперти?
– Зачем бы ему так поступать?
– Ты его лучше знаешь, отец. Зачем бы ему так поступать?
– Ох, Леонард. Вот ведь в какой переплет мы попали, – печально покачал головой отец. – Уже не верится, что выпутаемся.
– Ничего, до Бала еще несколько ночей. Что-нибудь да пр– придумаем.
– Как же, придумает он! – опять взорвался Штайнберг. – Экий мыслитель нашелся! В который раз повторяю – уезжай, покуда еще можешь. Ты ни в чем не замешан. Проклятие на тебя не распространяется!
– Именно поэтому я и с места не сдвинусь. Раз уж надо мной не властен этот мерз…
– Молчать!
– … авец, – закончил Леонард, смакуя каждый слог. Затрещина так и не стерла его довольную улыбку. – Должен же хоть кто-то вмешаться, если твой г-господин позволит себе лишнего. Если слишком туго затянет твой поводок.
– Тебе ли, дураку, с ним тягаться?
– Что еще мне остается делать? Целый год я живу в стра-а– хе. Я уже устал.
– Что, так скоро? Кишка тонка? А вообрази, каково бояться на протяжении двадцати лет! – рявкнул Штайнберг. – Зная, что в любой день – вернее, в любую ночь – он может явиться за моей дочерью. Каждое утро вздыхать облегченно, видя, что и на этот раз ее колыбель не пуста! Представлять, как он ее уводит – будет ли она вырываться, а если так, как он утихомирит ее тогда? Это ты себе можешь вообразить?!
– Нет, не могу, – подумав, ответил сын. – И не собираюсь. М-мы еще посмотрим, кто кого.
– Значит, остаешься?
