Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Где ты его встретил? – уточнил атаман Разин, чтобы знать, далеко ли тот Борятинский и сколько времени его ждать под Синбирском?
– В день двадцатого сентября напал он на наш отряд, а в нем мало было наших казаков, все более татаровя, чюваши, черемисы и мордва. Все худо вооруженные, а числом более трех тысяч, конных и пеших. Встали мы на речке Свияге под сельцом Куланчи, дожидаясь того воеводы, он и явился. Перво-наперво начал нас пушками от берега отбивать, пехоту пустил. Мы тех солдат атаковали пеши и конно, а он, перейдя Свиягу выше нас, рейтаров погнал, чтобы нас к реке придавить да всех и перетопить.
– Сумели счастливо уйти? – с беспокойством спросил Степан Тимофеевич, озаботясь, чтобы не было в людях большого урона.
– Отбежали, огрызаясь, как та собака, которой в пасть палкой тычут, – горестно усмехнулся Оброська Кондак. – Стрелец Ефимка Проваторхов со своей сотней прикрыл. Нас прикрыл, а сам в руки Борятинского попал. Да с ним более шестидесяти человек наших, – и умолк, закомкал промокшую под дождем суконную шапку, опустив взгляд к ногам, словно то была его вина, что малой силой не смог одолеть войско воеводы Борятинского.
– Что с ними… с нашими казаками стало? – уточнил атаман Разин, хотя и сам отлично понимал, что ждало его ратников, попадись они в руки воеводы.
– Посек их всех воевода да перевешал, батько! – тихо ответил есаул, – Тут же, на месте, где ухватил… А Ефимку расчетвертовал и на колья рассажал, чтоб все село видело… Люди в страхе в погреба забились: нешто можно такое видеть и не содрогнуться!
Атаман Разин ахнул кулаком по столу так, что Алешка Холдеев подскокнул на лавке и едва ухватил чернильницу, чтобы она не слетела на пол.
– Как в воду глядел Ивашка Чикмаз, говоря, что упьется Борятинский нашей кровью, ежели мы ему в руки дадимся! – Атаман нервно прошелся по горнице, заложив руки за спину, потискал хрустнувшие пальцы в суставах, встал около есаула. Тот хотел было подняться на ноги, но атаман положил на плечо руку. – Сиди. Мишка Ярославец цел остался при войске?
– Бог сберег походного атамана, хотя кафтан пробила солдатская пуля по левому боку, малость кожу ожгла.
– Добрый походный атаман из него будет! Пущай бережет себя, от меня так скажи ему. Да и сам голову свою паси, зря не губите себя. Сколь возможно, окорачивайте того воеводу, чтоб не шибко широко шагал сюда. Ну а мы днями на приступ пойдем, должны взять треклятого Милославского… А опосля всей силой кинемся на Борятинского. Он умножился, да и мы теперь в числе не менее двадцати тысяч! Ну, давай обнимемся, есаул, да езжай к Ярославцеву, ему одному там трудновато приходится, знаю, а теперь вот и Ефимку потерял… Ступай. – И, когда Оброська Кондак был уже у порога, еще раз напутствовал: – Людишек сберегайте, вот так головой не кидайтесь в огонь под пушки, словно пьяный мужик очертя кидается в темный омут. Наскоком, из засады, рубите засеки из деревьев, чтоб побольше хитрости у вас было. Уразумел, есаул?
– Уразумел, батько, прощай! – ответил есаул и тихо прикрыл за собой дверь.
– Никита, покличь ко мне мурзу Ахпердю, где-то на приступках крыльца сидит, – так же тихо попросил атаман Разин, отошел к окну глянуть, что делается в кремле.
И вновь тоска даванула атаманово сердце – жаль, мало зелья у него припасено для войска! Прорыть бы подкоп под угловую башню, закатить пяток бочек да и рвануть бы! И пусть воевода Милославский летел бы прямиком, без соборования, к черту в ад! Опрашивал он, да не сыскалось в войске людей, знающих, как такие подкопы делать, да как в них кровлю возводить, чтобы не рухнула земля на землекопов… Но, ежели и новый приступ не удастся, да если воевода Борятинский не помешает своим скорым прибытием, придется как-то думать и о подкопе под кремль, только бы тот кремль не оказался построенным на скалистом месте…
Никита быстро воротился с мурзой Кильдибяком, лет сорока, смуглолицым, с живыми черными глазами и с усищами ниже подбородка, будто два конских хвоста висят по обе стороны рта. Пришел, смело протянул руку атаману, раздвинул усы в улыбке.
– Звал, бачка атаман? Дела давай, на драка давай, воевода воевать давай!
Степан Тимофеевич улыбнулся, у глаз собрались мелкие морщинки, которых Никита еще неделю назад вовсе не замечал.
– Сколько молодцев привел с собой, Ахпердя?
– Три ста батыр привел и еще мала-мала больше, – ответил мурза. – Мала тебе, бачка атаман, да?
– Мало, друг мурза, мало! Воевода Борятинский уже у Куланчи два дня назад был, теперь еще ближе. Скоро драка будет самая трудная, у него много рейтар собралось, да детей боярских на конях. Надо еще добрых конников, и тысячу надо, и две, и три! За Борятинским и Долгорукий воевода идет на нас. И его побить надо, мурза. Без конницы нам и мечтать нечего на Москву идти!
– Будем собирать, бачка атаман! В наша Цывыльска уезда много батыр к тебе айда-айда хотят. Поехал моя сюда тащить всех!
Атаман Разин скупо улыбнулся на эту горячность непоседливого мурзы, повернулся к Алешке Холдееву, спросил:
– Вы сочинили письмо с отцом Павлом, как я просил по прибытии мурзы в наш стан?
– Да, батюшка атаман, сочинили. Вот, пущай берет. Надобно только войсковую печать тиснуть.
Степан Тимофеевич под концом письма тиснул печать, протянул грамоту мурзе Ахперде.
Мурза покачал головой и для большей убедительности руками перед собой замахал.
– Не понимая я, бачка атаман, эти буквы! Ты мне читай, я слова в голову складывай, как дрова, а дома я этими словами говорить буду, без всякий помешка!
Атаман Разин, а за ним и Никита Кузнецов с Алешкой расхохотались, причем походный атаманов дьяк смеялся до слез, так что и на лавку завалился боком. Степан Тимофеевич протянул грамоту Алешке, сквозь смех приказал:
– Сам писал, сам и вгоняй слова ему в голову, поленце к поленцу, да ровненько, чтоб дрова от тряски не рассыпались!
Отсмеявшись, причем и мурза Ахпердя с ними посмеялся вволю, Алешка поднес грамоту к лицу поближе – на улице наступали вечерние сумерки – и неспешно, чтобы мурза успевал собрать слова себе в голову, начал читать:
– «От донских и от яицких атаманов молодцов, от Степана Тимофеевича и от всего великого войска Донского и Яицкого память Цывильского уезду разных сел и деревень черне русским людям и татарам и чюваша, за дом пресвятой богородицы и за
