Проклятье Жеводана - Джек Гельб
– Открыли, – приказал я. – Живо.
Конечно, что есть моя воля против наставленной железки, добротно заправленной сухим порохом?
Вся стать и упрямство стражника отошли на задний план, и он вместе со своим туповатым прихвостнем боязливо попятился назад, протягивая мне связку ключей.
Стражники продолжали глядеть на меня и, наверное, все еще старались разуверить меня в своем начинании, но все было тщетно. Я попросту их не слышал. Я ничего не слышал.
Сжимая в кулаке холодный металл ключей, наконец решился.
Сам скрежет уже привлек внимание гиены, и на меня уставились черные глаза. Эти же самые неживые черные глаза-бусины, что глядели на меня на проклятом скалистом утесе.
Отворив дверь, я встал на пороге, в твердой уверенности, что я вправе главенствовать над самим адом, если придется. Моим огорчающим открытием было то, что непосредственно тварь преисподней не была солидарна со мной.
Я не спешил делать резких движений. Едва ли я бы сам признал вожака в каком-то суетливом щупленьком создании, которым я, вероятно, и виделся гиене.
Зверюга нюхала воздух, и ноздри ее влажного черного носа активно раздувались, пока я стоял на пороге. Угадать настрой дикой твари было тяжело, но ясно одно – спешить сейчас нельзя.
Я выждал еще несколько мгновений, может, больше – охватившее меня волнение исказило чувство времени. Медленно протянул руку вперед, как поступал всякий раз, видя охотничью собаку.
Гиена продолжала осторожно принюхиваться. Мои опасения стихли в тот момент, когда животное сделало несколько робких шагов назад, отступая от меня.
– Тихо, – приказал я, хотя и без того слуги не проронили ни слова, храня завороженное молчание.
Я оказался один на один со своим зверем. Я испытал до этого неведомый страх и трепет, чувствуя, что я стою на острие.
Наконец-то мне хватило смелости переступить порог, и весь оставшийся вечер я расплачивался за собственную амбициозность.
Оказывается, когда гиена попятилась назад, это был вовсе не испуг, а лишь приготовление к броску. Я не успел ничего сделать, когда зверь вцепился мне в плечо и повалил наземь, прибив когтистой лапой.
Оглушительная боль и обильная кровопотеря смутила мой разум, и я лишился сознания.
* * *
Я еще не знал, что случилось, когда какой-то глубинный приступ из самых недр моего разума заставил меня прийти в себя.
Тяжесть во всем теле пробудилась прежде меня самого. Подранное левое плечо было туго перебинтовано.
Сквозь мутную пелену я пробирался в чудовищную реальность. Сначала я обрадовался, что хоть что-то чувствую, ведь это верный признак того, что я уже жив.
Однако я имел неосторожность пошевелить левой рукой, и, Боже милосердный, я бы в самом деле предпочел бы быть уже мертвым.
Настолько резкая, всепоглощающая боль завладела мной, что я не мог сдержать надрывного крика.
Всего меня повело, в руке разливалось адское пламя преисподней.
– Ваша светлость, вы пришли в себя! – заслышал я сквозь собственный крик.
Меня осторожно придерживали две сиделки. Обе женщины что-то бормотали себе под нос, отирая мне виски холодной водой.
Та, что была помоложе, спешно оправила свое платье и выбежала вон, отдав короткий спешный поклон.
Я приходил в себя, глядя в каменный потолок, восстанавливая задремавшую память.
Когда на пороге появились отец и Франсуа, я не сразу поверил своим глазам. Вполне возможно, я впал в приступ безумия, ибо все признаки лихорадки были налицо. Меня знобило и жгло одновременно, внутри все крутило от голода, но любая мысль о еде вызывала еще больший приступ тошноты.
– Слава богу, Этьен… – хрипло пробормотал отец, бросившись к кровати.
Я уже взвел руку, насколько это было мне посильно, чтобы обняться с отцом, но сиделка упредила наши объятия, придержав отца чуть выше локтя.
– Ваша светлость, вы причините ему боль, – произнесла служанка, и почему-то ее слова полоснули мне по сердцу.
Моя правая, полностью уцелевшая рука поднялась сама собой, и папа взял ее, крепко сжимая своей холодной от пота ладонью. Я сглотнул, продолжая смотреть на отца, и он также боялся отвести взгляд, если не больше.
Франсуа, который стоял все это время чуть поодаль, приблизился ко мне и осторожно положил мне руку на плечо.
«Что-то не так…» – отчетливо пронеслось в моей голове от этого прикосновения, но решил не поддаваться той тревоге, что впивалась холодными когтями в мое сердце.
Я сглотнул ком в горле.
– Надо перестроить… – пробормотал я, ужаснувшись слабости собственного голоса.
– Этьен, – произнес Франсуа слишком быстро, точно у него давно было что-то на сердце, но я замотал головой.
Даже это движение оказалось слишком резким – малокровие удручало мое состояние, и я боролся с новым приступом дурноты.
– Надо по-другому, иначе повторится, – язык едва-едва ворочался.
Моя слабость не оставляла мне иного выбора, как тупо и упрямо гнуть свою линию.
– Не повторится, – произнес отец, сжимая крепче мою руку.
Сведя брови, я посмотрел на отца, затем на кузена.
«Что-то не так», – жуткий приговор четко прозвучал в моей голове.
Я еще мог обманывать себя, как будто бы я не знаю, в чем дело.
Они оба молчали. Не хотели говорить.
Подбородок нервно дрогнул. Мне стало невыносимо больно. Поэты говорят о разбитом сердце, но я не нахожу никаких слов, чтобы выразить тот роковой миг. Мой мир исчез, он был отнят, разрушен, и я хотел уйти вместе с ним.
Сердце неистово колотилось, не приберегая никаких сил на потом, ведь никаких «потом» уже быть не могло.
– Что? – Я не уверен, что это тихое слово в самом деле сорвалось с моих уст.
Я вырвал свою руку и встал с кровати, и чуть не повалился с ног, и все трое разом бросились меня придерживать.
Я не помню, как мое ослабевшее тело вывело меня из комнаты.
Спускаясь по холодной лестнице босыми ногами, я не боялся оступиться, я боялся именно завершить спуск, ведь знал, что меня ждет там, в подвале.
Не успев свыкнуться с правдой, я по старой привычке ожидал услышать лай, рычания и клацанье клыков своих питомцев.
Меня встретила могильная гробовая тишина. В холодном сыром воздухе еще стоял запах зверинца.
Оказавшись перед пустыми клетками, открытыми настежь, я упал на колени.
– Где они?.. – спрашивал я, и ужасающая правдивость разворачивалась прямо передо мной.
Теперь эти своды стихли. Крик встал у меня в горле, и я склонился, обхватывая себя поперек. Жалкие стенания не могли ничего изменить. Мои зрачки сузились от ужаса,
