Проклятье Жеводана - Джек Гельб
– Ты мне нужен. Надо ответить на несколько писем. И нет, – от родительского взгляда не ускользнуло, с каким недовольством я закатил глаза. – Сын, уйми ненадолго свои капризы, прошу тебя! Ты откладывал это настолько долго, что люди уже спрашивают, не отдал ли ты свою душу Господу.
Я уже хотел ответить: «Так отвечай, что я отдал ее Дьяволу», как вдруг меня подвело мое собственное тело. Что-то резко ударило в нос, и я громко чихнул. В груди стукнуло что-то изнутри, со всей дури врезавшись о ребра, и я едва успел прикрыть рот рукой.
Разогнувшись, я встретился с настороженным взглядом отца.
– Тебе стоит согреться, – произнес отец, протягивая белый платок.
– Благодарю, но мне не холодно, – ответил я, утерев нос.
– Тебе напомнить, как много людей из нашей родословной умерли от холодов? – спросил отец.
– Мне на ум приходит намного больше случаев отравлений. Ну, и конечно же, мое любимое – смерть, безусловно, насильственная, а убийца так и не был найден, – протянул я, вероятно, более мечтательно, нежели стоило.
– А еще детоубийство, – добавил отец.
– Ну, это ты совсем далеко взял, что за темные века? – усмехнулся я и все же окликнул мимо проходящую служанку и распорядился, чтобы мне приготовили горячую ванну.
* * *
Я думал, я обрел покой.
Меня перестали мучить пробуждения. Вопреки расхожему недугу в нашем роду, а именно – зловещие сны, что пророчат беду. Каждый раз я как будто пробивался сквозь стеклянный купол в порыве сделать первый глоток воздуха, находясь на грани губительного удушья.
Я стал менее придирчив к шуму.
Проводя время в зверинце, я слышал нескончаемый галдеж и лай. Под этот оглушающий крик мне приходилось проводить свои наблюдения за питомцами. Признаться, справлялся я плохо, особенно поначалу.
Однажды я до позорного поздно заметил старую, уже запекшуюся рану на задней лапе одного из питомцев. Меня сковал ужас, хоть ранение было легкой ссадиной.
Меня шокировало не столько это, а моя преступная невнимательность. Если бы попала зараза и пошло бы воспаление, я был бы уже бессилен и ничем бы не помог несчастному созданию.
Одни только мысли о том, каким страданиям могут подвергнуться мои звери по моей вине, заставляли меня проявить такую четкость действий и строгость планирования, которую я отродясь не проявлял, попросту за ненадобностью.
Животные обходились мне дорого. Настолько дорого, что мне даже пришлось вести счет своим деньгам, что стало для меня в новинку. Я изучил собственные расходы с целью выявить, от чего я смело могу отказаться, и был приятно удивлен.
Я не стал углубляться в статьи своих доходов – они есть, и это славно! Намного больше меня волновали ощутимые траты, о которых я раньше попросту не задумывался.
Оказалось, что за мною числятся несколько вилл в Италии и Португалии, а также небольшое имение на юге Франции. Их содержание обходилось мне во внушительную сумму, а я так ни разу и не бывал в тех краях. Сейчас я вспоминал обрывками, что, скорее всего, то ли отец, то ли кузен, то ли они вдвоем на пару, непременно звали меня развеяться.
Я уже не помню, по какой причине я отказывал своим прелестным родственникам, но решил, раз я каждый раз находил повод, значит он достаточно весомый, чтобы распрощаться с этими убыточными владениями.
Отец был в замешательстве, еще когда я только-только приобщался к экономическому вопросу нашей семьи, так вопрос о продаже земель вовсе вверг его в шоковое состояние.
Не буду вспоминать дословно наши споры, а лишь подведу итог наших пререканий.
Земли – все, кроме небольшого участка охотничьих угодий с шале, – остались в семье, но теперь обременяли не мой карман, а карман моего кузена, который охотно выкупил эти владения.
Получив определенный контроль над ситуацией, мне стало намного спокойней, и я мог посвятить себя своим питомцам.
В самом деле, мне казалось, я впервые за многие годы обрел покой.
Возможно, даже так оно и было, до того самого рокового дня. Сейчас, оглядываясь назад, я отчетливо вижу преломление своей истории именно в этот день.
Стоял теплый, но пасмурный день. Поздняя весна.
Но, впрочем, меня ничуть не заботила та погода, вне стен моего каменного подвала.
Накануне я заметил однозначную перемену в поведении гиен. Они стихали. Мало-помалу, их рёволай, вызванный, вероятно, большим нервным возбуждением, постепенно сходил на нет.
Прошлую ночь я с трудом заснул, и всему виной было как раз отсутствие привычного уровня шума.
Одно я знал точно – мы движемся к переменам, но к каким, мне не было ведомо тогда, неведомо и сейчас.
Я принял решение. День настал.
Я был готов рискнуть и проиграть, но я не ведал, что тогда стояло на кону.
Стражники, которых я определил для работы именно здесь, в мрачном зверинце, славно несли свой караул, когда проходили мимо камеры.
Я был уверен, что день настал.
Стоило мне попросить ключ от клетки, мужчины хмуро свели брови.
«Конечно! – мысленно усмехался я сам себе. – Еще бы кто-то разделял мой замысел!»
– Ваша светлость, при всем уважении и почтении, не посмею, – наотрез отказал мне один из стражников.
Я скрестил руки на груди и недовольно поджал губы. Меня перестала забавлять эта непокорность.
И все же я не имел никакого намерения безо всякой на то причины унижать никого на своей службе, будь то благородный месье или чернь, подобно тому безграмотному мужлану, что стоял сейчас между мной и моим зверинцем.
Наплевав на собственное происхождение и вообще на текущий порядок дел, я пустился в объяснение, имея снисхождение к этому недалекому человеку.
– Они на привязи, – и жестом указал на собственную шею.
Я не был удивлен, что чернь передо мной вовсе не имела понятия ни о каких приличиях и попросту была не в состоянии оценить тот жест, который я проявил, вообще вступая в пререкания.
Вместо того чтобы честно нести свою службу, стражник продолжал упорствовать в преступном, по сути дела, противлении моей воле.
– Зверь есть зверь! – продолжал он. – Я не пущу вас туда.
– Граф, мы просим вас, мы взываем к вашему благоразумию! – взмолился второй стражник.
Мой взгляд медленно перемещался с одного мужика на другого. Мысленно я давал им шанс на искупление, но будучи искренним с самим собой, я точно знал, что эти твердолобые ублюдки попросту не ведают, что творят.
– Я жду, месье, – твердо произнес я, заглядывая стражнику в глаза.
Моего милосердия никак не хватало, чтобы смириться с неповиновением.
