Поль Феваль - Странствия Лагардера
V. ХАСИНТА-БАСКОНКА
Именно к этой женщине привел своих спутников Пейроль.
Аврору и донью Крус проводили в очень чистенькую комнату на втором этаже. Из окна было видно море, на волнах которого посверкивали блики слабого лунного света.
Девушки, прижавшись друг к другу, какое-то время безмолвно слушали, как плещется внизу вода. Город спал, но из общей залы до них доносился рокот голосов.
Гонзага приказал, чтобы им подали ужин наверх. Беглецы находились так близко от границы, что можно было позволить себе небольшую передышку. Однако принц хорошо знал, сколь невоздержанны на язык его сообщники, а потому предпочитал оставить девушек одних на время дружеской пирушки молодых дворян.
Пока Пейроль, отведя в сторону хозяйку, что-то втолковывал ей, всадники спешились и быстро заполнили залу.
Басконка, завершив разговор с фактотумом, одарила их ослепительной улыбкой, и ее грудной голос заглушил звон шпор.
– Черт возьми! – сказал Лавалад. – В жизни своей не видывал такой красивой женщины! Вот уж не ожидал найти здесь подобный бриллиант!
Пылкий Монтобер тут же заявил, что ради нее не пожалел бы двух замков (которых, впрочем, у него не было) и трех поместий в Босе (последних он только что лишился по распоряжению собственного дяди).
Таранн поспешно нащупал в кармане камзола свои акции… Впрочем, рассчитывать на них было с его стороны наивно: эти синие бумажки, наделавшие столько шума в Париже, в Байонне мало что значили – здесь по-прежнему предпочитали французские луидоры и испанские дублоны.
– Тысяча чертей! – произнес барон фон Бац. – Та это ше зама Фенера! Шаль, что я не Кубидон!
Даже Ориоль, едва волочивший ноги и с трудом доползший до стула, признал, что прекрасная хозяйка может соперничать с самой мадемуазель Нивель, хотя ранее он полагал подобное невозможным. Кто бы мог подумать, что Байонна ни в чем не уступит Парижу!
А циничный Носе не преминул заметить:
– Господа, будь здесь монсеньор регент, он бы всех нас выставил за дверь.
Только Пейроль не раскрывал рта, однако взгляды его становились все более красноречивыми, – но не прелести хозяйки были тому причиной. Если правду говорили, что за удовольствие посмотреть на басконку многим приходилось платить, то фактотуму предстояло раскошелиться – ибо он не сводил взора с Хасинты, время от времени указывая ей глазами на потолок.
Кроме Гонзага, никто не обратил внимания на мимические упражнения господина де Пейроля, которые были следствием его предварительного уговора с молодой женщиной.
Осторожный фактотум, гордясь, что превзошел в предусмотрительности хозяина, решил, что лишний догляд не помешает, и условился с басконкой, дабы та проследила за Авророй и доньей Крус. В объяснение он сплел о девушках целую историю, в которой было все, кроме правды.
– За стол, господа! – сказал Гонзага. – Сегодня я разрешаю вам напиться в знак прощания с королевством, которое многие из нас, чтобы не сказать – все, больше никогда не увидят… Нет никакой разницы между могилами на берегу Сены и на берегу Тахо, тем более что для нас пока рано их рыть…
Для веселой пирушки такое начало было несколько мрачным. Принцу нравилось смотреть, как по лицам его сообщников разливается бледность: он без труда читал в их сердцах и не забывал помянуть призрак смерти даже в самом пустячном разговоре, зная, что страх привязывает их к нему прочнее любых других уз.
– Что это с вами, господа? – воскликнул он, заметив, как сразу погрустнели его спутники. – Неужели вам так неприятна мысль, что прахом вашим будет удобрена испанская почва? Но все в ваших руках… мы еще во Франции, и каждый из вас может выбирать: перейти со мной через Пиренеи или же вернуться в Париж. Возможно, там вам предложат что-нибудь получше, чем могу дать я.
Со всех сторон послышались уверения в полной преданности, и, хотя им, по правде говоря, недоставало искренности, Филипп Мантуанский сделал вид, что вполне удовлетворен.
– Ну что же, – сказал он, – раз никто из вас не выражает желания поселиться в Бастилии, мы можем ужинать… Это будет наше последнее пиршество на земле, которой управляет мой добрый кузен Филипп от имени своего – но уже не нашего – короля, а потому это должен быть необычный ужин! Будем веселиться от всей души!
Это предложение было принято с энтузиазмом, и Ориоль, тот самый Ориоль, что больше всех дрожал, представляя свою могилу на берегах Тахо, первым вспомнил о тех, без кого не бывает настоящего веселья.
– Ужин это прекрасно, – произнес он, – но где же женщины, желающие разделить с нами трапезу?
Поистине, этот толстый финансист не мыслил себе жизни без алых губ и лилейной груди. Монтобер вскочил на стол.
– Пари, господа! – крикнул он. – Все видели нашу хозяйку? Лакомый кусочек, которым не побрезговал бы и сам король! Кто сумеет завоевать ее? Я ставлю на себя…
– Держу пари против! – воскликнул Таранн. – Она достанется мне!
Носе скорчил гримасу.
– Я не дам ломаного гроша за таких фатов, как вы! – возразил он. – Если только монсеньор не приберег ее для себя, то я знаю, кто выйдет победителем…
Барон фон Бац без конца подливал вина в свой бокал и не счел нужным прерываться, чтобы что-нибудь сказать.
Ориоль, отвалившись на спинку стула, горько размышлял о том, что его совсем не принимают в расчет, хотя именно он подал идею, и что все эти безумные молодые люди вполне способны заколоть его за один-единственный поцелуй красотки хозяйки.
Пейроль, сидя в углу, улыбался своей кривой улыбкой, а Гонзага, стоя у окна, вдыхал соленый морской воздух.
Перед тем как пройти в комнату для благородных гостей, бывшие завсегдатаи Золотого дома[29] прошли через общий зал, где собирались люди попроще – они говорили между собой на многих языках, но французской речи почти не было слышно.
Здесь находилось около пятидесяти человек, причем ремесло их определить было бы довольно затруднительно. Но все они являлись старыми знакомыми хозяйки, и слово ее для всех было законом. Никто из них не осмеливался вмешиваться в дела прекрасной Хасинты, поэтому они упорно не замечали подручных Гонзага, невзирая на их чрезмерно самодовольный вид и дерзкие манеры. Ни один не взглянул в их сторону: спокойно потягивая темное вино, они бросали кости, обмениваясь неторопливыми ленивыми фразами.
И если бы они услышали хвастливые речи в соседней комнате, то лишь пожали бы плечами, ибо, в отличие от парижских франтов, прекрасно знали неприступность гордой басконки.
– Вина! И закусок! – закричал Таранн. – Куда подевались все служанки?
