Поль Феваль - Странствия Лагардера

Брат Паспуаль, со своей стороны, не смел нарушать молча­ния, уважая чувства своего благородного друга. К тому же все его душевные и физические силы были отданы тому, чтобы слегка – совсем чуть-чуть! – приобщиться к искусству вер­ховой езды. К несчастью, едва ему удавалось найти общий язык с очередной лошадью, как приходилось ее менять, и это отнюдь не способствовало доброму расположению духа. Брат Паспуаль терпел невыразимые муки.

Лагардер же за каждым новым поворотом ожидал уви­деть засаду. Однако до Дакса они доехали без всяких при­ключений.

Что это могло означать? У Гонзага не было времени или же он полагал себя в безопасности? До Испании ему остава­лось всего два дня пути: там, под защитой Альберони[28], он вновь станет всемогущим, тогда как его врагу, напротив, нужно будет скрываться.

Принц не знал, что произошло в Шартре и удалось ли ше­валье обойти расставленную ловушку. Вполне возможно, что Лагардера схватили и отправили в Париж как преступника, ускользнувшего от эшафота. Это казалось правдоподобным, ибо шевалье больше никак не проявлял себя, – тем не менее Гон­зага не уставал подгонять сообщников, и его маленький отряд несся вперед все с той же скоростью.

Главным было перевалить через Пиренеи… И даже если Лагардер нагонит их, то в ущельях и на горных тропах, самой природой предназначенных для засады, его встретят люди с мушкетами и кинжалами.

Аврора и Флор становились все печальнее по мере того, как удалялся от них Париж. Усталости они не замечали… Кто обращает внимание на телесные муки, когда кровоточит само сердце?

Донья Крус старалась сохранить присутствие духа, чтобы поддержать подругу и самой не впасть в отчаяние. Но все уси­лия ее были тщетны, и она чувствовала, как слабеет в ней уверенность в близком спасении.

У стен Шартра она возвестила смерть Гонзага в лучах вос­ходящего солнца, но дневное светило каждое утро поднималось на горизонте, бесстрастно взирая на смех и слезы, на подвиги и злодеяния людей, однако же на его сверкающем диске не воз­никал более силуэт с угрожающе поднятой шпагой.

А мадемуазель де Невер даже и не всматривалась вдаль. Она не плакала и не жаловалась – к чему? Ее охватило нечто вроде оцепенения, и подруга ничем не могла ей помочь. Аврора твердо решила, что день, когда они пересекут испанскую границу, станет для нее последним, если Лагардер ничем не обна­ружит своего присутствия.

– Сестренка, – говорила ей донья Крус, – я не могу видеть твои страдания… Будь мужественной, иначе я тоже дрогну. Мы должны объединить нашу волю, а не нашу сла­бость.

– Он не пришел, – с грустью отвечала Аврора, – и уже не придет! Ты помнишь, как близко он был от нас? Ему ничего не стоило догнать карету; раз он не сумел этого сделать, значит, он мертв!

– Не говори так, дорогая! Верь мне, он жив… он при­дет… и придет не один! Ведь я тоже жду своего спасителя…

– Шаверни?

– Да, Шаверни! Ты знаешь, он был ранен на кладбище Сен-Маглуар. Я не хотела тебе рассказывать, боялась огор­чить… но я уверена: именно его рана и стала причиной задерж­ки. Я чувствую, что мы очень скоро увидим их!

– Да услышит тебя Господь! Но я уже перестала наде­яться…

– Ты не должна сомневаться в них. Бери пример с меня – я верю в наше спасение, хотя тебе это больше пристало… Ведь ради тебя твой Лагардер способен горы свернуть! Пока мы не оказались по ту сторону Пиренеев, ничего еще не потеряно. И даже если нам придется жить в Испании… Тогда я сама возь­мусь за дело! Возможно, мы справимся и без помощи Лагарде­ра и Шаверни!

Этот разговор происходил, когда карета находилась на рас­стоянии всего нескольких мушкетных выстрелов от Байонны – конечного пункта путешествия, где их ожидала последняя под­става. Благодаря распорядительности Пейроля дорога обошлась без всяких неожиданностей, и фактотум заметно повеселел: па­рижские неудачи теперь можно было забыть, ему вновь уда­лось оказать хозяину услугу. В Испании Гонзага мог встать еще выше, чем при французском дворе, – Пейролю было об этом прекрасно известно. Все остальные знали лишь малую то­лику возможностей принца… А он, Пейроль, будучи верным рабом Филиппа Мантуанского, был осведомлен обо всем.

Связь этих двоих была нерасторжимой. Принц мог бы сло­мить кого угодно и избавиться от любого, – но только не от Пейроля. Лишь смерть разрубает цепи, скованные общим пре­ступлением.

Когда маленький отряд въехал в Байонну, была поздняя ночь. Пейроль указывал дорогу, и вскоре путники оказались у постоялого двора «Прекрасная трактирщица» – одного из лучших в Байонне. Гонзага и Пейроль бывали здесь еще тогда, когда гостиница носила другое имя: в те времена они возвраща­лись из Венаска с пустыми руками, ибо не смогли схватить Аврору… Теперь она была их пленницей – их добычей и за­ложницей.

В общем зале можно было встретить французов и басков, предпочитавших сидр, а также испанцев, потягивающих свое любимое вино «Педро Хименес»; в основном это были люди простого звания: грузчики, матросы, контрабандисты, крестья­не и солдаты.

Однако была здесь и другая зала, куда захаживали благо­родные кавалеры – они платили звонкой монетой как за обед, так и за ласковый взгляд прекрасной хозяйки.

Ибо именно ей обязан был постоялый двор своим названи­ем. Она звалась Хасинта-басконка, от роду имела двадцать во­семь лет и принадлежала к гордой расе людей, которые не желают быть ни французами, ни испанцами, оставаясь просто басками.

Обожатели стекались к ней из По и Анде, Бургоса и Памплоны; наваррские погонщики мулов складывали про нее песни, и имя ее громким эхом отдавалось в горах. Немало сеньоров из Кастилии устремлялось в Байонну, чтобы покрасо­ваться перед ней своими золотыми шпорами.

Но никто не мог похвалиться, что изведал сладость ее губ или осмелился протянуть руку к застежкам ее корсажа.

Равным образом, никто и никогда не видел ее супруга, – однако молва упорно твердила, что у нее кто-то есть. Муж это был или любовник? Неизвестно. Но каждую неделю она оставляла постоялый двор на попечение молодого мужчины, которого называла братом, и, засунув за пояс кинжал, отправлялась в басконские долины.

Дважды ее пытались выследить; дважды в скалах находили тела тех, кто отважился на это: между лопаток у них зияла кровавая рана!

На следующий день она, еще более прекрасная и обворожи­тельная, чем обычно, вновь появлялась на постоялом дворе.

Поскольку она выросла в Байонне, где у всех на глазах расцвела ее красота, поскольку она не делала никому зла, а пострадали от нее лишь те, кто желал выведать ее тайну, по­скольку все знали, что у нее золотое сердце и добрая душа, – люди постепенно свыклись с этими загадочными отлучками, и она жила, окруженная восторженным обожанием и благоговей­ным уважением. Смелость и красота служили ей лучшей защи­той, одновременно привлекая на постоялый двор массу завсегдатаев.